размером босоножек и розовым смущённым румянцем незнакомки. Неожиданно для самого себя он предложил подвезти спешащую девушку, поскольку подъехал к общаге пусть и на древнем, зато на собственном автомобиле. А ко-гда она, совершенно покраснев, согласилась, у него от волнения пересохло во рту.
Гаврик тогда работал на стройке, неплохо зарабатывал и снимал квартиру на растущей окраине. О будущем не парился. Просыпаясь, первым делом закуривал и включал рок-радио. Варил ко-фе. Выходные частенько начинал с баночки пива. Эта жизнь давно устраивала его и затягивала всё сильнее, но пришедшая в гости Танюша резко всё изменила: выкинула окурки и пивные банки, для свежести открыла окно и в итоге сварила куриный суп. В техникум она не поступила, но огорчиться из-за этого не успела, потому что вскоре, после нескольких ночей в гостях у Гаврика, призналась, что беременна, и получила от него предложение руки и сердца. Деваться ей было некуда – скромно расписались.
Родив девочку и быстро восстановившись, Таня расцвела. Вместо того чтобы располнеть, как это часто случается с крупными барышнями, она похудела и стала стройнее. Фигура её из налитой девичьей плавно преобразилась в женскую. А на лице мягко засияла уверенность женщины, решившей главную задачу природы и продолжающей интересовать окружающих мужчин. Она убедилась в этом во время прогулок с коляской по пешеходным дорожкам строящегося микрорайона. Рабочие южных национальностей с головы до ног обжигали её пламенными взглядами, а иногда позволяли себе и восторженные возгласы.
Жизнь текла, дочка подросла. Тане стало скучно сидеть дома, и она легко устроилась на работу. Окончив маникюрные курсы, быстро доросла до администратора салона красоты. От стеснительности, которая на первых порах располагала к ней людей, мало что осталось. Ну разве что умение слегка смутиться и порозоветь в нужный момент. Зато появился опыт в общении с клиентками салона и с их мужьями. Хозяйка была довольна – администратор Танечка натолкнула её на мысль открыть в салоне мужской кабинет. Он пользовался популярностью и приносил доход.
Со временем Таня перестала материально зависеть от Гаврика и осознала своё равноправие. Гаврик же был в свою очередь рад, что его Танюша хорошо одевается, прекрасно выглядит и здраво рассуждает. К тому, что иногда по утрам и вечерам он ходит в церковь, Таня относилась снисходительно. Может же быть у мужчины хобби? Подумаешь, в церковь. Не на футбол ведь, не в баню же с друзьями! Зато почти не пьёт, не курит. За все годы в браке только дважды и срывался с тормозов, и то ненадолго. А вот, к примеру, у соседки Ларочки супруг рыбак, так там с пятницы по понедельник то нерест, то путина. Сети, запах, чешуя, пустая тара. У Эльвиры и вовсе музыкант, там всё время то карнавал, то… как это… сейшн. Свистопляска, одним словом. Какие-то волосатые бомжи с гитарами и вульгарные девицы с сигаретами в красных губах.
А тут тишь да покой, скучновато только. Уставится на свои иконки с книжечкой в руках, бормочет что-то, шевелит губами, и взгляд отсутствующий. Ни в театр его не вытащить, ни в кино. Ни тем более на корпоратив или день рождения к знакомым. Друзей общих у Танюши с Гавриком не образовалось, у него, кажется, и вовсе их нет. Она, по крайней мере, таковых не знала. Да, ездили недавно к её маме на юбилей, так он сидел там молча и улыбался, как пришибленный.
Неплохо зарабатывает, надо признать, не ху-же других. К тому же всё ей отдаёт. Честный, даже заначек нет, бедный ягнёночек (так соседка Эльвира называет подобных мужчин, она в театре гримёршей служит). Но, с другой стороны, сколько можно топором махать и по́том вонять? Вот у её хозяйки, Марины Леонидовны, муж каж-дую неделю маникюр делает и пахнет «Ланвином», а у приятеля его, Игоря Борисовича, пальто мягкого велюра на мощных (и загорелых) плечах плюс «Кадиллак Эскалэйд» как самолёт президента. И у этого самолёта на заднем диване из бежевой кожи ме́ста куда больше, чем у них с Гавриком на кухне. Да что там на кухне! Когда диван этот нажатием кнопочки разложен, то их с Гавриком супружеская постель рядом с ним просто койка больничная…
Нет, всё-таки что-то не так с её Гавриком! Очень даже не так! Ну для чего живёт человек? Чего добился? Чего хочет достичь? Непонятно. Дома загородного себе не построил. Хоть и рубит их чуть не по десятку в год, а всё для других, для заказчиков. Сына не родил. Посадил ли дерево – неизвестно, но по миру не поездил, не видел его и жизни не знает. Бесцельно как-то существует… Сейчас, гляньте-ка, из угла в угол ходит и никак не решится ей что-то сказать.
4
Ярче всего из разноцветного детства Гаврик запомнил похороны деда.
Дед любил Гаврика больше других внуков, и Гаврик чувствовал это. Замечал, что дед всегда разговаривал с ним как со взрослым. Всегда, сколько Гаврик помнил, даже лет с шести. В свои теперешние тринадцать он вспоминал, как ещё дошкольником, сидя рядом на завалине, беседовал с дедом о звёздах на небе, которые отражались вечером в притихшем июльском озере, о жизни и смерти. Удивительно, почему Гаврик так отчётливо помнил эти разговоры?
– Как это «мы умрём»? – настойчиво спрашивал он деда. – Нас совсем не будет? Совсем-совсем?
– Ну… – Дед подыскивал слова. – Тут, на этом свете, не будет. – Жестом полководца он указывал рукой на озеро и деревню. – На том будем! – Он тыкал пальцем в небо. – Если повезёт. Тут в землю закопают, а там отвечать придётся.
Палец у деда был тёмный от машинного масла и немного кривой. Ещё в молодости раздробил его молотом в кузнице.
– На небе? – Гаврик силился представить. – Мы, что ли, летать будем?
– Кто летать, а кто и в пропасти ледяной тонуть. В бездне.
– Где?
– В бездне. Бездна – это когда…
– Когда дна под ногами нету, да?
– Точно.
– Я знаю, как это. Папа меня учил плавать, а я плакал, не мог, когда дна нет и вода холодная. А мы в земле полежим-полежим и встанем, да?
Дед удивлённо глядел на внука:
– Пожалуй, что и так.
– А кому будем отвечать? Учителю? – продолжал любопытствовать Гаврик. – Мишка в школу пошёл, там учитель на уроке спрашивает, и надо отвечать.
Мишка был старшим братом Гаврика.
– Учитель был здесь, – вздохнул дед, – а там будет судья. Там не забалуешь. Вот там, после смерти, судья и решит, куда нам, летать или в бездну падать.
– Откуда ты знаешь, деда? Ты же ведь ещё не умер?
– Я, Гавриил, два