Читать интересную книгу Откровение времени - Евгений Заровнятных

– Так, с чем вы пожаловали? Вы из нотариальной конторы по поводу заверки наших сертификатов?

– Господин директор, – начал, слегка запнувшись, Бланжек, – я командирован ректоратом консерватории города Эйматштадта для занятия концертной и преподавательской деятельностью у вас в училище. Я дирижёр, композитор и пианист.

Директор Финкельштейн слегка замялся, стал рыться у себя на столе в поиске каких-то бумаг, затем вскочил, подошёл к шкафу и, поставив руки на пояс, стал там что-то искать глазами. Ростом он был невысок, двигался довольно проворно, несмотря на свою полноту. Так ничего и не найдя, Финкельштейн опустился обратно в своё кресло.

– У меня нет никакой информации о вашем приезде, – начал он, – на заседании комитета меня об этом не предупреждали.

– Но у меня с собой рекомендательное письмо, – вставил Эмиль, – вот, возьмите!

– Нет-нет, не нужно, ваше письмо не имеет здесь никакой юридической силы, я принимаю письма, подписанные только главой комитета по культуре, приходите в другой раз, если, конечно, получите его подпись, без неё для вас нет допуска ко мне на собеседование.

Эмиль оторопел. Он не ожидал такого поворота событий, ведь всё должно быть согласовано на уровне ректора, в родной альма-матер его не могли обмануть, не могли упустить из внимания сколь угодно важную деталь.

– Господин Финкельштейн, это какой-то абсурд. Я окончил консерваторию с отличием, уже на старших курсах я занимался дирижёрской практикой, музыку я пишу с первых классов школы, у меня с собой партитура моей Третьей симфонии, недавно её исполняли в Большом зале Эйматштадтской филармонии. В конце концов, какая-то подпись – это ж пустая формальность, да и зачем проходить собеседование, я могу незамедлительно приступить к работе!

– Послушайте, как вас там, Бланжек, основной целью деятельности нашего заведения является извлечение прибыли!

– Прибыли?

– Да, прибыли, то есть материальных средств, полученных в ходе хозяйственной деятельности, если выражаться деловым языком. И как раз таки подпись председателя комитета показывает, может ли та или иная личность быть нам полезна и насколько эффективно будет использование данных трудовых ресурсов. Вам всё понятно?

Потеряв почву под ногами, Эмиль был не в силах что-либо вымолвить.

– Не стойте как истукан, я вам всё объяснил, больше ничем помочь не могу.

– Позвольте, – робко произнес Бланжек, – но какая может быть в училище коммерческая деятельность, ведь это не магазин и не закусочная какая-нибудь?

– Да какая угодно: концерты, платные курсы и всё остальное, чем мы занимаемся; вас это касается постольку-поскольку, поэтому не задавайте лишних вопросов. Идите! Мои приёмные часы истекли.

Эмиль вышел прочь из кабинета, едва не хлопнув дверью. Благодаря своему благородному происхождению и блестящему воспитанию, он всегда сдерживал себя, однако его пылкой натуре не каждый раз удавалось скрывать свои чувства. Побродив по этажу, собравшись с мыслями, Эмиль решил, что другого выхода, кроме как поехать в комитет по культуре, у него нет. В рекреации перед центральной лестницей его взору предстало оригинальное зрелище: интеллигентный мужчина средних лет в спортивном костюме, лёжа на циновке, занимался гимнастикой. Пиджак, брюки, рубашка, галстук и портфель были аккуратно уложены на подоконнике. Дабы не смущать джентльмена, Бланжек, не мешкая, свернул в проход к лестнице. Тут перед ним развернулась ещё одна, не менее занимательная сцена: два пожилых господина, расставив складные стулья и столик, преспокойно играли в шахматы. При этом один из них попивал кофе, а другой курил сигару. Оставшись не замеченным игроками, Эмиль спустился по лестнице на первый этаж, в вестибюль, где картина значительно изменилась с момента его прихода. Теперь тут было полно народу: одни толпились у двери, то и дело поглядывая на часы, другие беседовали, стоя в стороне, третьи читали газеты, а четвёртые просто отдыхали, закрыв глаза. «Вероятно, разразилась гроза, – подумал Бланжек, – придётся тоже пережидать». Однако, отодвинув портьеру, Эмиль не заметил в погоде никаких изменений.

– Что здесь происходит? – обратился он к портье, сидевшему за столом. – Почему никто не выходит?

– Видите ли, в чём дело, молодой человек, – произнёс портье, откинувшись на спинку кресла, – у нас в дирекции, впрочем, как и в самом училище, очень строгий режим, и все эти люди вырабатывают своё время. Моменты входа и выхода чётко фиксируются, если у кого-то за неделю наберется более минуты недоработанного времени, его ждут большие неприятности. У одного нашего сотрудника недавно накопилось более трёх минут, так его уволили без права трудоустройства в родственные организации. И надо добавить, что это был один из наших лучших преподавателей, блестящий специалист и замечательный человек!

– А те люди, что играют в шахматы и занимаются физкультурой на этаже?

– Да-да, и они тоже вырабатывают время, и директор вырабатывает, это контролируется вышестоящими инстанциями. Их не касается, кто и каким образом отрабатывает, они проверяют только сухие отчёты, только графики движения сотрудников через проходную.

Недоуменно взглянув на портье, Бланжек не нашел, что бы сказать или спросить. Решив, что пока сотрудником училища он не является, значит, входить и выходить может относительно свободно, Эмиль спокойно вышел из здания дирекции. Неподалёку от входа он заметил того самого джентльмена, Рудольфа, стоявшего в задумчивости и курящего трубку, опершись на зонт-трость. Эта фигура ещё по разговору, который ему довелось подслушать, заинтересовала Бланжека. Теперь ему представилась возможность лично познакомиться с Рудольфом, и, недолго думая, Эмиль направился в его сторону. Своим приветствием он словно разбудил погружённого в задумчивость и как бы дремавшего наяву Рудольфа.

– Что вам угодно, кто вы? – произнёс он, взглянув на Бланжека своим острым, серьёзным, суровым взглядом.

– Я Эмиль, мы встречались у дверей директора, простите, что побеспокоил, не хотел отвлекать вас от размышлений, но…

– Бросьте! – прервал Рудольф, – я просто смотрел вдаль. Люблю смотреть вдаль. Такое чувство, словно куда-то уносишься от насущных проблем, от надоевшей суеты. Глядишь себе на небо, на облака, на какое-то одиноко стоящее дерево, покачивающееся на ветру где-то далеко за домами; быть может, под ним сидит человек, простой человек, и читает книгу или играет на гитаре. Без какой-либо цели, просто сидит, прислонившись спиной к дереву, играет и смотрит туда же вдаль, на то же небо, может, даже на то же самое облако. А это облако безмятежно плывёт, у него нет ни цели, ни начала, ни конца, оно не знает ни добра, ни зла, ни дня, ни ночи. А как прекрасны птицы, кружащие, парящие, пикирующие там, над линией горизонта, аж дух захватывает! Другие щебечут, спрятавшись в кроне дерева, сидя на ветвях, как на жёрдочках. Как уютно и как естественно им там сидится! Птица – олицетворение свободы. Всегда завидовал птицам, до чего прекраснейшие виды открываются их взору с высоты их, птичьего, полёта; впрочем, кто им не завидовал?

Несколько переведя дух, заметив заинтересованный взгляд Бланжека, Рудольф восторженно продолжил:

– Особенно восхитительны закаты, каждый день разные! Вечером, когда всё успокаивается, небо на западе окрашивается то в лиловый, то в апельсиновый, то в багровый цвет, и с каждой минутой появляются новые оттенки этого цвета, плавно перетекающие друг в друга, будто некий небесный художник смешивает краски на своей нерукотворной палитре. Перспектива, свобода, цвет, тон, динамика, композиция – все эти понятия, которыми изобилует природа, так близки нам, музыкантам. Музыка, как природа, как звёзды, как само собой разумеющееся, вечное, вездесущее и ни от чего не зависящее, влечёт нас своим волшебством. Композиторы и музыканты, словно приёмники этой энергии, этих сигналов, исходящих от Бога, от природы, из космоса, записывают их на языке нот или улавливают во время импровизации. Сама философия создания произведений искусства берёт своё начало в Древнем Китае. Китайские философы утверждали, что творческий процесс есть некая «трансформация небесных письмён», то есть художник переводит посланное ему свыше на язык, понятный для человека, будь то музыка, картина или стихотворение. Здесь же можно привести и библейскую аналогию: Бог Отец послал на землю своего Сына, воплотив его в человеческий облик через Пречистую Деву Марию. В этом смысле Дева Мария выступает в роле божественных, небесных врат. Нисходящее свыше – это не что-то суррогатное или надуманное, это и есть настоящее искусство, настоящее волшебство! Оно не предназначено для того, чтобы кого-то развлечь, развеселить, взволновать или растрогать, оно существует само по себе, независимо от нас, а мы с восторгом, заворожённо созерцаем его.

Рудольф умолк и устремил горящий взгляд куда-то ввысь, будто старался разглядеть уже скрывшийся за облаками, провожаемый взором воздушный шар.