Что бы ни случилось.
Некое подобие черепахи.
Черепахи – изумительные, неопознанные, я бы сказал, философские животные. Если честно, меня одолевают серьезные сомнения, животные ли они вообще?
При всей кажущейся бессмысленности существования этих каменеющих на ходу бродяг, одно знаю наверняка – жизнь без них переменилась бы приблизительно так же, как меняется гримаса у человека, в одночасье лишившегося рассудка.
Когда судьба ставит беспричинного человека перед выбором, точнее так, пытается ставить его перед выбором – он попросту проходит мимо.
И он прав, тысячу раз прав, так как игра эта бесконечна. За дилеммой следует следующая дилемма, а там еще пара дилемм…
А зачем, спрашивается, все это нужно? И надобно ли вообще?
Надобно. Но с одной лишь целью – чтобы всякая, даже малая неожиданность представала перед нами гремучей неожиданностью.
И незамедлительно, следом… суровое наказание.
Шучу.
Пошутить люблю. Знаю толк в юморе. Не стал бы хвастаться, когда бы ни люди. Близкие и далекие многократно помечали эту мою особенность. Так что я и не хвастаюсь вовсе, констатирую факт. Чтобы вы побольше узнали об авторе заинтересовавших или, напротив, возмутивших вас баек.
Равнодушными я вас не оставлю. Надеюсь.
Откуда надежда? спросите вы?
Да просто мне самому интересно, куда приведут меня мои мысли.
Итак. Мы остановились на суровом наказании.
Суровое наказание. Да.
Как говорится, вдруг, откуда не возьмись…
Что я подразумевал под суровым наказанием?
Выбор? Необходимость выбора и принятия решения. Внезапную и безжалостную необходимость совершения поступка.
Вдруг, как говорится, откуда не возьмись…
Это – из народного.
Сам бы я такое не придумал, а если бы и придумал, ни в коем случае не использовал бы, когда бы это не было народным. Так что, уж, пожалуйста, впредь, по поводу разного рода афоризмов, пословиц, поговорок, скороговорок, считалок и куплетов здесь и дальше – не судите строго, ибо – народное есмь.
Народное всегда волновало меня
Какой-нибудь рушник с петухами попадет мне в руки… ну, что особенного? рушник, эка невидаль? а уж я и обнюхиваю его, и пританцовываю с ним, и лобызаю его, и слезы катятся. Так в нас бурлит генетическая память.
Когда бы вы застали меня за этим занятием, вы бы не смеялись, вам бы страшно сделалось. Такая вот генетическая страсть.
С детства.
По этой причине мать в доме народного не держала.
Жалко мне этих петушков на рушнике что ли? Или себя маленького жаль?
Обыкновенно такое слабодушие в старости наблюдается, как правило, у выходцев из деревни. А у меня, вроде бы горожанина – с раннего детства.
Никто меня этому специально не обучал.
Вот, кстати. Все учат нас, учат. Мы учим кого-то в свою очередь. И во всяком учении присутствует смысл.
Наверное.
И подчас приносит плоды.
Наверное.
И всем как будто полезно.
И уж если польза не в учении, то в чем, позвольте полюбопытствовать, в таком случае, польза?
И так дальше.
А вот беспричинного человека незачем учить. Уйдет он от учения. Убежит. Но не во вред, и не в пакость – в себя, в государство свое, потому что в таком-то человеке подлинное государство и живет. Ибо государство самое беспричинно и всегда полезно человеку. Я имею в виду идеальное государство, то государство, за которое на смерть идут или, напротив, во имя его спасения, от смерти убегают.
Помолившись, разумеется. Без молитвы от смерти далеко не убежишь.
Удобно государству в таком человеке, и ему с государством не хлопотно.
Вот и выходит – целесообразен он и велик, беспричинный человек.
В себе велик.
А окружающим – невдомек. Окружающие, обыкновенно, ни о чем не догадываются. Проходят мимо. Ибо неприметен беспричинный человек, да и росточком мал, как правило.
Если проявить любопытство, да присмотреться, как следует, беспричинные люди узнаваемы. К примеру, сейчас Андрей Сергеевич…
***
Это я, как бы поднимаюсь над собой, как облачко пара изо рта в морозный день поднимаюсь над собой и за самим же собой наблюдаю, чтобы оценить, или посмеяться, или успокоиться. Я все время так делать буду. Так рассказывать удобнее. А вы привыкайте.
***
К примеру, сейчас Андрей Сергеевич…
***
А, может быть, это – другой Андрей Сергеевич. Очень похож на меня, но другой. Если – другой, легче придумать для него приключение, а то и подвиг, наделить трогательными слабостями или небывалыми достоинствами. История тогда получится захватывающей, головокружительной и мятной. Может статься, и не такой захватывающей, но самому мне перечитывать ее в голубиной старости будет много интереснее. Хотя, пишу я, конечно же, для вас.
***
К примеру, сейчас Андрей Сергеевич приняв скорбную позу, сидит прямо на полу скользкой кухни и с жадностью обгладывает бледную куриную шею. Никаких внешних признаков задумчивости, я уже не говорю о вдохновении. Даже цвет самого Андрея Сергеевича совпадает с цветом обгладываемого им фрагмента, Так что можно подумать, уж вы простите мне это сравнение, что Андрей Сергеевич обгладывает какую-нибудь деталь самое себя.
Можно ли эту сцену сопоставить с торжественным, я бы сказал, витражным строем его размышлений?
А размышления его именно что витражно – торжественны.
Я бы к этим его размышлениям даже инвенцию Баха присовокупил…
Иоганна Себастьяна…
Когда бы это не попахивало безвкусицей по причине перебора…
А здесь, пожалуй, что перебор…
Но, дело не в этом.
В конце концов, дело не в этом.
В конце концов.
В чем же дело?
А вот в чем.
Потрудитесь ответить, можно ли этакую филигранную фигуру ума, содеянную едоком куриной выи (а фигура ума, содеянная едоком куриной выи, можете мне поверить, филигранна) сопоставить с простецкой фигурой самого едока куриной выи?
Нет.
Ответ кажется очевидным.
Но здесь-то как раз кроется ошибка.
Что такое?
А вот что.
Кажется, прикажи ему теперь с чувством, сигани в окошко! он, молча, сиганет. И непременно останется живым. Все равно, какой этаж. Он только сморщится, потрет ушибленный локоть, возможно, скорее всего, пустит шепотом бранное слово и вся недолга. Хотя, согласитесь, это очень неприятная процедура, если не сказать больше.
***
Беспричинные люди и бранные слова знают, и всякое такое, о чем говорят в подпитии в однополых компаниях, знают не хуже нас с вами. Только все такое в них не особенно-то приживается. А, может статься, напротив, звучит в них таким fortissimo, что стоит им немного ослабить контроль, немедленно вырывается из заточения, и на воздухе превращается в конфуз.
Самым лакомым и покойным состоянием для беспричинного человека является созидание. Что и как созидает он – не важно. Он может сочинять стихи, чистить чеснок или вылавливать блох у обожаемого питомца. И то, и другое, и третье для него творчество и наслаждение, и любовь. Примитесь запросто говорить с ним в минуту созидания, в ответ, скорее всего, вы получите невнятное мычание или, хуже того, какую-нибудь нелепицу.
С кем же он делит, в таком случае, свои открытия и мечты?
С вами?
Со мной?
Сомневаюсь.
Так что еще неизвестно, кто для кого беспричинный человек. Он для нас или мы для него.
***
Что нужно человеку, если он захочет почувствовать дыхание счастья? Не погрузиться в счастье надолго как (если не верить в Бога) погружаются в назначенный срок добрые люди в ванны с формалином, а коротко, на минуту – две, не больше? Как погружаемся мы в смех, когда встречаемся с удачной шуткой. Или в чих, когда кто-нибудь по осторожности просыпал перец.
Вы сомневаетесь, что дыхание счастья можно вызвать?
Вы убеждены, что по желанию сладостный озноб и вдохновение не наступает?
Заблуждение.
И доказать это очень просто.
Проведем простой эксперимент.
Закройте глаза и представьте себя человеком будущего. Далекого будущего.
Откуда нам знать, что это за человек, так называемый человек будущего? скажете вы. А вы понаблюдайте за собой и окружающими. Заметьте, какие черты наши наливаются и становятся значимыми, а какие мало-помалу истончаются и хиреют. И представьте, что много десятилетий спустя убывающие черты наши исчезнут совсем, а те, что просились быть главными, окончательно перевесят и останутся единственными. Вот и получится у вас человек будущего.
И какой же это будет человек?