В одной первостепенной книге я обнаружил, что лейтмотивом в жизнеописаниях выдающихся людей является их несгибаемая убежденность в собственной правоте.
Признаюсь, я, в отличие от оных, подчас все же испытываю сомнения, и даже серьезные сомнения (смотреть вступление седьмое).
Благодаря той первостепенной книге, я также узнал, что не являюсь выдающимся человеком. Обстоятельство сие, однако, нисколько не расстроило меня, ибо выдающимся человеком я действительно не являлся, и стать им не стремился.
Участь большинства выдающихся людей, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Они подвергаются топоту, окликам и прочим гонениям, страдают неизлечимыми болезнями, тонут, стреляются и голодают.
Пьют протяжно, по причине робости стараясь затушевать режущую глаз большинства необычность свою.
Болеют, тонут, стреляются и голодают.
Умирают рано.
Я же с рождения был устремлен к безмятежности и долголетию. Не случайно темой моей жизни стала не какая-нибудь коченеющая от собственного отражения Антарктида со стеклянными странниками и их собаками, но нежная, как детская ладошка Гиперборея. Что, замечу, несколько забегая вперед, не исключает присутствие собак.
***
Она, Гиперборея, определенно существует.
Было же время, когда человечество не знало или позабыло об Антарктиде? Было, и не так давно.
Найти, найти, во что бы то ни стало нащупать очертания дивной империи счастья! Дума эта упорно не оставляла меня.
Вот – загадка: откуда во мне, персоне, с самого начала слабохарактерной и ленивой, подобное потайное упорство?
И зачем мне все это? – размышлял я.
За что?
Почему?
Во имя чего?
С какой стати?
Что за бред?
Как видите, кое-какая самокритика во мне присутствует.
Быть может, это дано мне свыше? – раздумывал я.
Вероятнее всего, это оттого, что весть моя благая, – рассуждал я.
Не случайно фамилия моя Благово.
Нет, нет, ничего общего с горностаями, вензелями, бантами, аксельбантами, эполетами и ливреями. Насколько я располагаю информацией, предки мои – угловатые люди с рябыми лицами и котомками, отметившиеся в избах и тюрьмах.
Не врачи.
Не юристы.
Не либералы и не воздухоплаватели.
Просто Благово.
Наверное, кто-то с кем-то согрешил, а, может быть, и нет.
И вообще, кто может знать, откуда всё и как?
И что – не грех?
Можно, конечно, сколько угодно философствовать над этим, жизнь на это положить, но подобные упражнения ума – не моё.
Благово и Благово.
И, слава Богу, что Благово.
И счастье, что не дразнили. Просто трудно придумать имечко внезапнее и чуднее.
Степанов, Маркин, Ливнев, Якин, Гудович, даже Розенфельд… все логично, и, вдруг… Благово. Это, доложу я вам, это – уже того…
Это уже не имечко, а намек какой-то. Двусмысленность, по меньшей мере.
***
Сочинителей в роду не было.
Никакого отношения к Дмитрию Дмитриевичу Благово, автору автобиографической поэмы «Инок» и «Рассказов бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанных и собранных ее внуком с материалами семейного архива и примечаниями» не имел и не имею.
Стоп.
Здесь – подробнее.
Бабушку свою помню весьма смутно, только ее трясущуюся лягушачью головку, да исходивший от нее запах укропа. Какому-нибудь французу такое сочетание, может быть, и понравилось бы, я же, при виде бабушкиных страданий, всегда испытывал тоску и неотвратимость. Наверное, то же самое чувствует человек, когда его затягивает трясина. Страх остается позади, а вот именно тоска и неотвратимость.
Да.
Иночества побаиваюсь, ибо остро чувствую его зов.
Даже подумать страшно!
Могу растаять вполне в сахарном облаке, коим наполнена каждая келья и каждая иноческая душа. Растаять без остатка.
Обычно тает сахар, в моем же случае – все наоборот. Откровенно говоря, иногда складывается впечатление, что законы физики и химии обошли меня стороной. Могу, скажем, правой ногой почесать у себя за ухом, как собака.
Иночество же манит. Подумать страшно, как манит!
Стоп.
Надобно переключиться, помолчав минуту.
***
Единственное, что унаследовал я от своего однофамильца – несомненный литературный дар, о котором говорить вслух по причине скромности не решаюсь.
Пока не решаюсь. Посмотрим, что будет дальше. Человек на своем пути, изрытом укорами и похвалами, довольно скоро теряет самокритику.
Впрочем, что об этом говорить, когда вы и так все видите?
Дар пульсирует в каждом слове. Простите.
Тем более, что это не я сказал. Другой. Я бы сказать такое не осмелился покуда. Всё одно – простите. Будьте милосердны.
Но куда от факта убежишь?
Дар поблескивает между строк и в послевкусие.
Или когда я уже что-нибудь написал, а потом, спустя некоторое время читаю, намеренно позабыв, заставив себя позабыть, что писал-то я сам.
Как будто писал это кто-то другой, ко мне не имеющий никакого отношения.
Совсем другой.
Дмитрий Дмитриевич, например.
Или еще кто-нибудь.
Так что я не себя прославляю, а того – другого. Как будто.
Вот так всегда. Только появляется нужда замолвить о себе словечко, начинаю путаться.
Так или иначе, несомненный литературный дар от своего несуществующего родственника я унаследовал. Больше ничего, пожалуй.
Ну, может быть, еще родинку под левой лопаткой. Я просто уверен, что у Дмитрия Дмитриевича, как и у меня, под левой лопаткой находилась перламутровая родинка.
Ну, может быть, еще страсть к подробностям. Когда я покупаю спички, непременно пересчитываю их. Занимаюсь этим увлеченно, хотя и помимо воли.
Еще мне нравится выражение в огороде бузина, а в Киеве дядька. На первый взгляд, как будто нет никакой связи между бузиной и дядькой. Но, если проникнуть в суть, огород запущен, хорошо бы руку приложить, да кто этим займется, когда дядька все время в разъездах?
Бабушка Дмитрия Дмитриевича наверняка знала и любила эту фразу, равно как и моя бабушка. Так, что все мы, в определенном смысле, братья и сестры.
В сумерках это становится очевидным. Последнее время мне стало казаться, что сумерки – главное время суток. С умозаключением моим можно и нужно, наверное, спорить, но ведь я никому не навязываю свою точку зрения.
И чашки из чайного сервиза люблю пересчитывать. Знаю, что их шесть, а все равно пересчитаю, слева направо, а затем справа налево. Казалось бы, никчемный, пустой ритуал, а сколько в нем достоинства и порядка? Вот и не хочу от него отказываться.
Знаете, отказаться от чего-либо – проще всего. А ты возьми, да и не откажись, иными словами, полюби себя таким, какой ты есть. И других заставь.
Но это, пожалуй, самое трудное.
Разумеется, речь идет о тех дорогих минутах, когда ты остаешься наедине с самим собой. Хотя, в такие минуты я иногда ненавижу себя. Просто взял бы и выбросил себя на помойку.
***
Русские люди, хоть и теперь, когда сами знаете что, а в прошлом уж вне всяких сомнений, все русские люди – в известной степени Благово. И здесь вы можете со мной не соглашаться.
Сколько угодно.
Покуда по воле случая не окажетесь в какой-нибудь вяленой деревеньке, где дыры, да латки на каждом шагу, а кот последнего карася сожрал.
Покуда не озябнете и не осиротеете душой.
Покуда ночь не задрожит на дне вашего страха.
Покуда не попросите пощады, водицы и ночлега.
Тут-то вам и прилетит, и разверзнется.
И жаром печным обдаст.
И поцелуй перед сном, и разная другая любовь!
***
Будь я Дмитрием Дмитриевичем, наверное, все же попытался бы найти в библиотеке «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком с материалами семейного архива и примечаниями».
Как говорится, перечитать, вспомнить.
Знаете, так бывает, иногда попадет в руки случайно твое же собственное письмецо, и удивлению нет предела: неужели это я такую глупость написал? И как только могло этакое в голову придти?
Будь я Дмитрием Дмитриевичем, наверняка раздобыл бы «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком с материалами семейного архива и примечаниями». Но, поскольку я – не Дмитрий Дмитриевич, особой нужды в том не испытываю, да и чаяния мои располагаются совсем в другой области.
Что мне до его бабушки и ее воспоминаний?
Плохо сказал.
Неуважительно.
Наверняка и она, и ее внук были милыми людьми.
Вместе с тем, как сказал бы кормчий, мне это – ни к чему.
О каком кормчем идет речь?