Сочинитель расхохотался, смял газету и бросил ее к печке.
– Нужно сжечь эту чепуху, – сказал он китайской красавице. – И развеять пепел по ветру. А то некоторым покажется, что дьявол вылетел не из шахты, а из моей покойной души. Придумали тоже, борзописцы, располагать блудливые статейки над некрологами. Еще бы рекламу колбасы разместили над упоминанием о чьей-то безвременной кончине.
– Ваше слово – закон, хозяин, – почтительно склонила голову Госпожа Янь.
– Перестань, пожалуйста, называть меня на «вы» и «хозяином», – сказал сочинитель, поднимаясь и выкладывая на стол чернильницу и гусиное перо. – Мы с тобою наполовину призраки, а у призрака нет возраста. Значит, мы брат и сестра по духу. Договорились?
– Хорошо, хозяин, – почтительно ответила китаянка.
Сказочник глубоко вздохнул.
– Ну, ладно, Бог с тобой. С «вы» на «ты» перейти очень легко, а вот наоборот – задача.
Сказочник непроизвольно скользнул взглядом по полуобнаженному телу китайской красавицы и тут же стыдливо уставился в окно.
– У духов не может быть стыда, – смущенно пробормотал он, чувствуя, как легкий румянец загорается на его щеках. – В конце концов мы только брат и сестра… Да, брат и сестра…
Сказочник поморщился.
– А, может быть, черт с ними, с этими пилюлями? – проговорил он, с ненавистью глядя на лекарства, но тут же скорчился от приступа боли. – Увы, – обреченно прибавил он, расшелушевая пластиковую упаковку и проглатывая две разноцветные пилюли. – Как видно, боль не оставляет человека и на том свете, – мрачно пошутил он.
В это мгновение в дверь дачного домика постучали.
– Кажется, это наш первый гость, – оживился писатель, поворачиваясь в кресле лицом к сеням. – Прошу вас, входите! – крикнул он, заранее зная, кто должен был выплыть из бездны метафизического бытия. Ибо таинство превращения литературного текста и плоть и кровь живых персонажей произошло.
* * * * * *
Деревеньку Страхово, на окраине которой находился домик сочинителя, окружали густые леса и болота. Гости были явлением чрезвычайно редким, поэтому если кто-нибудь из посторонних людей по какой-нибудь надобности или случайно забредал в деревню, то страховцы – старожилы потом с неделю судачили об этом, смешивая правду и вымысел в одну гремучую смесь под названием «сплетня», то есть искусное сплетение народной тяги к сказаниям и реальности, которая на легенду была, как правило, не похожа. Попасть в деревню можно было только с одной стороны – с проселочной дороги, ведущей к трассе «Растяпин – Нижний Новгород». Поэтому войти в Страхово незамеченным можно было только ночью.
Чуть севернее от деревушки ландшафт был усеян ситниковскими торфяниками, превратившимися в болота – место известное в среде орнитологов огромным по европейским масштабам рестилищем чаек. Иногда напоенную ароматами хвои и болотной растительности тишину вдруг взрезал шумный гвалт птичьих голосов, и в чистом лазурном небе вспыхивал настоящий салют из черно-белых, похожих на бумеранги, крыльев чаек. Это означало, что либо какой-то хитрый лесной зверек прокрался ко гнездилищу птиц полакомиться яйцами или птенцами, либо кто-нибудь из обитателей расположенного по соседству с деревней Троицкого скита решили уподобиться древним Соловецким монахам, которые от нужды, бывало, на лодках пробирались к самому отдаленному островку Соловецкого архипелага для того, чтобы подкормиться яйцами гагар и чаек. Кстати, с той поры этот остров и величали Заячий, только не от слова «заяц», а от монашеских экспедиций «за яйцами».
…Словом, подойти к деревне незамеченным было невозможно ни с той, ни с другой стороны.
Первым, кто подивился в тот жаркий июньский день на странных гостей Алексея, был его сосед – восьмидесятилетний старик Макар Иванович Чуркин по прозвищу Кулугур.
Именно он сначала приметил, как из соседской дачи выскочила «сучка с приплюснутым носом басурманской породы», а через минуту на пороге дома появилась «какая-то восточная девица, голая, в платьице, сшитом из одних слез, срамота одним словом!». Точно предчувствуя, что этим превращением дело не ограничится, Макар Иванович продолжал пялиться в сторону соседской дачи, и его ожидание вскоре было вознаграждено: он отчетливо увидел, как из печной трубы странного соседа вылетело черное облачко в форме птицы, а спустя минуту чуть не с неба свалился толстенький круглолицый мужчина с черной кожаной барсеткой в руке. Обожженный крапивой и репейником, мужчина вскрикнул, затем оправился, отряхнулся, пригладил остатки некогда густой кучерявой шевелюры и, подойдя к дверям соседской дачи, робко постучал в дверь.
– Прошу вас, входите! – раздался голос соседа, и странный субъект пропал в доме.
3
«Неужели мне все это снится?» – подумал сочинитель, глядя на отряхивающегося от репейника взмыленного толстяка, боязливо переступающего порог дачного дома. – «А, может быть, я в самом деле уже умер и живу после смерти среди мною же созданных образов, слегка обрюзгших и потяжелевших по причине немилосердного пристрастия к земным радостям? Что ж, если это и есть преисподняя, тогда здесь не тоскливее, чем в обычной жизни».
Гость чертыхнулся и, поспешно спрятав за спину руку с туго набитой барсеткой, пробурчал в адрес хозяина дома:
– Могли бы заранее пригласить, а не так… В годы инквизиции так не поступали… Возмутительно!
«Ах, это не сон!» Перед сочинителем стоял известный в Растяпине человек, коммерческий директор местного телевидения Илья Абрамович Бральвага, который переминался с ноги на ногу и лихорадочно соображал, как вести себя в столь неожиданной ситуации, когда его, уважаемого человека, выдергивают из привычного хода вещей с помощью какой-то высшей магии.
«Да, это не сон». Резкая и сильная боль в правом подреберье моментально опустила сказочника на землю. С трудом заставив себя улыбнуться, он миролюбиво проговорил:
– Здравствуйте, уважаемый Илья Абрамович. Простите, если оторвал Вас от житейских забот. Однако же сегодня воскресенье, к тому же Троица. Большой день. Порядочные люди торопятся в церковь, а не к банкомату.
– Вы это завтра Шпигель объясните, да? – сверкнул глазами разгоряченный Бральвага. – Утром мне нужно расплатиться с режиссером агитационного предвыборного ролика нашего мэра. И – какая там церковь, да-а? я человек не верующий. Мой папа жил согласно талмудичекой мудрости. Я же и талмуда в глаза не видел, да? Вот мой бог! – Бральвага вытащил из-за спины барсетку и нежно похлопал по ней. – А мне что Троица, что Четверица, что Пятерица, все одно. Лишь бы денежные знаки водились, а поверить я готов во что угодно, да? Хоть в фэншуй, хоть в черта лысого. Есть деньги, ты живой. Нет денег, ты труп. Да?
Бральвага неожиданно побледнел и медленно поднял на сочинителя застывший совиный взгляд.
– Вы… вы… во вче… вчерашней газете, – пробормотал он, заикаясь. – Со… сообщили, что вы… вы… после долгой и тяжелой болезни… Того… А вы живой, да?
– Вышло маленькое недоразумение, уважаемый Илья Абрамович, – пояснил сочинитель. – Все дело в том, что у людей разное чувство юмора. Когда я лежал в онкологической клинике, туда позвонили из растяпинской администрации, из отдела культуры, какая-то очень серьезная дама, узнать, как я себя чувствую. А поскольку чувствовал я себя там хуже покойника, то так и ответил: «Писатель Алексей К. только что умер». Очевидно, мою шутку дама приняла всерьез, и меня спешно похоронили. В самом деле, чего особенно церемониться? Я не какой-нибудь банкир или политик. Всего только – сказочник. По мнению иных башковитых, если ты ничего не умеешь делать, то непременно станешь писателем. А я к тому же страшный лентяй. – Сочинитель устало посмотрел на Бральвагу. – Только Вы, пожалуйста, никому не говорите, что я жив, – попросил он, – потому как я задумал исцелиться от окамененного бесчувствия с помощью таинства литературы. Но если вдруг что-то не получится, тогда я уйду из жизни, никого особенно не потревожив, ибо умирать дважды в России – дело накладное.
Так как речь зашла о деньгах, Бральвага оживился.
– О да, – сочувственно вздохнул он. – Что родиться, что умирать – в нашей стране одни убытки… да, тут я недавно с Шельмовским пересекся. Знаете Шельмовского? Это директор ООО «Вечность», серый кардинал ритуальных услуг Растяпина. Так вот, хороший гроб у него весит тысячу баксов. А памятник, да? Дерьмо брать кому захочется? Мраморная крошка некачественная. Экономит Шельмовский. Шельма, да? – заразительно захохотал Бральвага. – По фамилии и житие. Ну ладно! О чем бишь я? Мраморная крошка – деньги на ветер. Самое выгодное вложение капитала – это гранит. Черный гранит, да? И кованные металлические розы. Строго и со вкусом, да? Эх, – вздохнул мечтательно Бральвага. – Если б Шпигель позволила мне прорекламировать цеха Шельмовского, я бы… я бы такой куш урвал. В России хорошие деньги можно заработать на трех вещах – на рождении, на водке и на смерти. Эх!