Читать интересную книгу Трещинка. Для тех, кто любит магический реализм - Юрий Меркеев

Ольга тяжело вздохнула и улыбнулась.

– Позвоню маме сегодня. Она пенсию получила. Может быть, даст хоть тысячу пока. Егорке нужно питательную смесь покупать, новые подгузнички… Ох, Олежа, какое-то у меня дурное предчувствие. Не ехал бы ты никуда сегодня, – умоляюще взглянула она на мужа. – Какой-то холодок в груди. Как раньше.

– Глупости, – ответил Олег. – Что было раньше, уже никогда не будет.

…Поздно вечером, когда туманная мгла мягко опустилась на мохнатое цветущее левобережье Волги, Бойцов подъезжал на последнем автобусе к деревне Страхово. Был он одет в черную водолазку, скрывшую паутинку лагерных татуировок на шее и локтях, и в черные спортивные штаны – чтобы в темноте быть как можно менее заметным. Через плечо была перекинуты брезентовая сумочка, в которой находились предметы первой необходимости наркомана, выехавшего «на пленэр», то есть на летний садово – огородный промысел: пачка бритвенных лезвий, комок ваты, таблетки сухого спирта, одеколон, бутылка с водой, половник, ножницы, зажигалка и одноразовый шприц. На всякий случай Бойцов прихватил с собой удостоверение мастера спорта по боксу и пропуск на телевидение, – других приличных документов у него пока не было. Олег был человеком предусмотрительным и знал о том, что случайная проверка документов каким-нибудь скучающим постовым милиционером может обернуться для дважды судимого Бойцова крупной неприятностью, особенно если милиционер спровоцирует драку.

6

Сделав большой круг по лесу, Бойцов, хорошо ориентирующийся в этой местности и знающий каждую мелкую тропку, вышел на окраину деревни со стороны так называемых задов. В лесу с ним произошел казус, который несколько взбодрил молодого человека, заставил упругое сердце биться чаще, обострил все органы чувств. В густых лесных зарослях тропинки были почти не видны, и Олег пробирался к деревне, можно сказать, на ощупь. Неожиданно от него шарахнулось какое-то крупное существо – не то человек, не то зверь, – и, с треском ломая заросли березового молодняка, ринулось в сторону ситниковких болот. Волки в этих краях не водились, медведи тоже. Возможно, это был дикий кабан, решивший полакомиться груздями неподалеку от человеческого жилья. Но кем бы ни было это существо, оно звериным чутьем почуяло в ночном госте леса угрозу и бродившую по его жилам стихию хищника, и предпочло ретироваться к болотам. Хотя Бойцов и не испугался, однако его обдало жаром от столкновения с неизвестным существом, и к огородику соседа сказочника он подходил уже с обостренными чувствами. Слух, зрение, обоняние сделались на порядок тоньше. Он отчетливо различал сладковатый запах багульника с болот, слышал малейшие всполохи леса, издали увидел в домике сказочника слабоватый мерцающий свет лампадки. В лунном свете кустики мака казались щупальцами уснувшего дракона. Резким движением крепкой руки Бойцов вырвал из расшатанной штакетницы Кулугура одну из досок, скользнул в образовавшийся в заборе проем и замер.

Было тихо. Только из приоткрытого окна дачи сочинителя раздавался болезненно – слабый голос хозяина. Олег достал вату и лезвие и стал аккуратно собирать с кустиков млечный сок. Молочко брызгало из свежее – срезанных головок точно кровь живого существа и густо пахло. «Это благодаря полнолунию», – подумал Бойцов, испытывая радостный холодок в груди. – «Луна вытягивает из корешков все соки и бросает в головы… Мда, знали бы вы, господин сочинитель, какого дракона я сейчас обезглавливаю, – криво усмехнулся Олег, потихоньку пропитывая ватку опиумом. – Наверное, не обратились бы ко мне за помощью. А, впрочем, не бывает грехов непростительных. Бывают только нераскаянные. А я покаюсь, – убаюкивал свою совесть Бойцов. – Завтра или послезавтра пойду на исповедь».

Зашумел ветерок, и до Олега донеслась речь сказочника, который, очевидно. Разговаривал с китаянкой. Прислушавшись, Бойцов отчетливо различил следующие фразы, показавшиеся ему каким-то мефистофелевским плачем по Растяпину.

– Да, моя милая Госпожа, – печально говорил сочинитель. – Измельчали нынче люди, измельчал и бес. Сериальным и пошлым стал тот, кто некогда побуждал людей на безумные поступки. Все сузилось в человеке до величины звонкой монеты. Теперь юноши идут покорять возлюбленных не с помощью благородного рыцарства, а с помощью денег. Росинант давно уступил место кадилаку, а шпагу и меч легко заменил бумажник. Всё, всё измельчало в людях, даже страсть. Только страсть к деньгам выросла до величайших размеров и отравила все остальные страсти. Хорошую дорогу люди выстелили для злого гения. Когда он восстанет, они сами побегут за ним в ад, потому как не останется на земле ни одного своенравного, который не побоялся бы пойти против толпы. Да, моя китайская красавица, толпа безлика и страшна. Сколько истинных талантов были затоптаны ее башмаками. Толпа боится и ненавидит гения и делает все для того, чтобы обратить его в человека толпы. Как только гений смирится с этим, он становится одним из многих, но перестает быть самим собой. У своенравных один путь – отдать жизнь за право остаться индивидуальностью.

– Но больше всего печалюсь я о провинции, – продолжал сочинитель грустным голосом. – Бедный мой Растяпин! В кого превратился ты за последние несколько лет? Ты обратил взор на столицу и потерял целомудрие провинции. Ты захотел стать зажиточным городом, а стал бездушным тельцом на заклание. Ты решил устроить новый торговый порядок, чтобы не осрамиться перед Колосом Родосским – Нижним Новгородом, а потерял уклад, которым держался твой православный люд веками. Евангелие ты заменил торговыми отношениями, и даже церковь украсила себя ценниками и ярлыками. Ты не боишься Бога, бедный Растяпин, побойся хоть дьявола…

Больше Олег ничего не услышал из «плача Мефистофеля по Растяпину», так как в домике Кулугура раздался сильный старческий кашель, затем зажегся свет, и Бойцов спешно покинул место «сражения с драконом».

В лесу возле болот он нашел освещенную лунным светом мшистую поляну, запалил там таблетку сухого спирта, приготовил опиумный раствор, укололся и вскоре погрузился в наркотический сон. Бог Морфей принял Олега ласково, как своего старого знакомого, уютно расположился в каждой клеточке уставшего тела и стал плести замысловатую паутинку сна. Бойцову привиделось, будто Господь принял его покаянную молитву и превратил в воина из эпохи римского владычества над Иудеей. Что поначалу он, подобно Савлу, гнал безропотных христиан, понуждая их поклониться Цезарю, публично казнил их, но однажды получил знак откровения и сам вскоре принял мученическую кончину. Ангел Света трижды являлся Бойцову во сне, и все три раза обликом своим он походил на сказочника. Все три раза тот ему что-то говорил, и Олег никак не мог разобрать что, а под конец услышал от него мольбу о помощи. Это от ангела-то света! Иными словами бог Морфей плел и плел паутинку сна, а впоследствии оказалось, что в центре этой паутинки уже сидит в ожидании новой аппетитной жертвы огромный мохнатый паук.

Мягкий и нежный, как женщина, рассвет ласково пробудил Бойцова, лизнув его густым туманом по колючей щеке. Узкие, точно иглы, зрачки его стальных глаз хранили остатки наркотического опьянения. Выспавшийся на свежем воздухе боксер был бодр, хотя и выглядел из-за небритости и налипших на черную водолазку травинок несколько неряшливо. Заметив крохотного паучка на рукаве, который, очевидно, решил, что ночью изловил на болотах весьма крупного зверя и уже приготовился запеленать его в свою шелковую бечевку, Бойцов рассмеялся и осторожно перенес непутевого капельного хищника на траву. Потом поднялся и пошел в скит.

По причине большого религиозного праздника, которого с особенным трепетом каждый год ждут послушники и монахи Троицкого мужского монастыря – Троицу и Духов День, – в скиту никто не работал. Бывшие наркоманы – реабилитанты, которые еще не свыклись со скитским послушанием, более строгим, чем даже монастырское, по причине сурового поста и круглосуточного чтения Псалтири, травили себя табачком, без благословения, разумеется, отца Ферапонта, в вынесенной за территорию скита беседке. Тут же неподалеку на лесной опушке находился свинарник, принадлежащий подсобному хозяйству монастыря. Именно в нем, как блудный сын из евангельской притчи, Олег Бойцов отбывал после лагеря свое послушание: кормил скотинку, выпасывал, убирал отходы, а когда наступало время «Х» – закалывал, обжигал туши паяльной лампой, разделывал и отправлял мясо в монастырь.

В небольшой деревянной церкви, которую монахам подарил банкир Золин, шла торжественная служба в честь величайшего события – на пятидесятый день от Пасхи на учеников Христа сошел Дух Святой и так их преобразил, что людям со стороны, лишенным духовного зрения, показалось, будто апостольские мужи напились сладкого, то есть крепленого вина. Пятидесятница или Троица была для монастыря особым праздником, так как сама обитель некогда основалась в его честь; и некоторые послушники и монахи, приближенные к отцу Ферапонту, считали, что именно в этот день скитники должны получить с небес некие откровения, в частности по поводу появления на земле антихриста. Сам отец Ферапонт был убежден в том, что злой гений родится непременно в российской глубинке и постоянно внушал эту мысль менее опытной братии, ссылаясь на авторитет святителя Игнатия Брянчанинова, который будто бы еще два века назад это предсказал. Отец Ферапонт (а в миру – Гоша Картавый, в прошлом личность весьма темная, сколотивший состояние на торговле австралийской говядиной, которая на поверку оказалась мясом кенгуру, и спустивший свои миллионы в одном из игорных заведений Монте-Карло) вид имел грозный и устрашающий. Сухопарый, высокий как баскетболист, бледный, с черными, как смоль, волосами; с густыми бровями, сливающимися на переносице; с застывшем вихрем спутанной бороды и горящими ненавистью ко всему грешному миру глазами, разговаривал с мирянами так, будто каждого из них золотом одаривал. Скажет слово, поглядит на человечка свысока – и тому уж неловко становится в присутствии эдакой духовной громадины. А у некоторых слабодушных мирян даже коленки начинали подгибаться, словно сами собой, и в животе неприятно урчало, когда на них кидал свой испепеляющий взгляд Слуга Божий (с греч. Ферапонт озн. «божий слуга»). Некоторые из них, как под гипнозом, падали ниц и пытались облобызать ноги великого молитвенника и постника. Когда Бойцов отбывал в скиту послушание, отец Ферапонт еще не был таким громометателем. Бывал он, конечно, как и все люди, и раздражителен, и гневлив, и чертей уж тогда зрил духовными очами, однако ж в крайностях своих был умерен, попусту никого не обижал и с монастырской братией вел себя не так уж заносчиво. Да и было бы кому возноситься! Ведь в монастыре почти все знали о его далеко не праведном прошлом; поговаривали даже, что за торговлю кенгурятиной он чуть было не угодил под суд и откупился от правосудия деньгами. Перерождение отца Ферапонта в духоносного старца произошло весьма неожиданно и у всех на глазах. Приехал к нему однажды какой-то богатенький господин из Тамбова, очевидно знакомый Ферапонта по его прежней жизни, в малиновом пиджаке, с золотой цепью до пупа, у которого, кажется, было все, кроме способности по ночам любить жену, красавицу – фотомодель. И попросил он своего чудом преобразившегося друга Гошу Картавого помочь ему молитвенным словом обрести потерянную мужскую силу. Свою просьбу малиновый пиджачок подкрепил увесистым кожаным кейсом, набитым американскими долларами. Деньги отец Ферапонт с высокомерным презрением принял, потом проводил гостя в свою душную келью, велел толстосуму раздеться до нижнего белья (якобы весь костюм его был усеян маленькими бесятами) и принялся воспаленным голосом читать над взмокшим от пота бедолагой молитвы из чина изгнания злых духов старинного украинского митрополита Петра Могилы. Когда гость, дошедший до полуобморочного состояния от непривычной коленопреклоненной позы, от жары и нехватки кислорода, наконец взвыл, Ферапонт очевидно решил, что из него полезли бесы. Сорвав с себя увесистый наперсный крест, он принялся охаживать им очумевшего гостя, как веником в бане, по пухлой филейной части сибаритского тела. Чуть позже молодые монахи рассказывали, что своими глазами видели, как из кельи отца Ферапонта выскочил огромный, розовый, как свинья, бес и бросился прочь от сурового обличителя темной силы. Поговаривали, что сначала бес устремился к своей родной обители, то есть к свинарнику, желая, очевидно, вселиться в шкуру нечистоплотного животного; затем сломал изгородь в заборе и устремился в лес, к стоявшей недалеко от скита дорогой иномарке, которая увезла его на всех парах в неизвестном направлении. Об этом происшествии потом в скиту рассказывали трепетным шепотом, благоговейно поглядывая в сторону эпической фигуры иеромонаха и вспоминая, к случаю, евангельское событие вселения бесов в стадо свиней, и то, как с разрешения Архипастыря Иисуса Христа стадо это бросилось с высокой скалы в море и погибло в пучине вод.