Читать интересную книгу Трещинка. Для тех, кто любит магический реализм - Юрий Меркеев

– Ну, здравствуй, Алексей.

– Здравствуй, Вика.

Голос его был сухим и трескучим как дробь деревянной палки о дерево. На лице застыла печать смерти. Вика положила на пол пакеты с продуктами и присела на стул, стараясь не встречаться с ним взглядом. Ей нужна была дистанция, которую даже врачи выдерживают с умирающими больными. В ней сидел какой-то неосознанный страх, будто бывший муж мог заразить ее вирусами смерти.

– Здесь продукты. Все диетическое, – сказала она, теперь уже не понимая, зачем пришла. Перед нею сидел человек, переубедить которого в чем-то могла только смерть. Своенравие камнем застыло в его благородных, но неизлечимо больных чертах. – Зачем ты это сделал? – спросила она.

Кресло – качалка, в котором сидел сочинитель, медленно поскрипывало. Она быстро взглянула на его лицо. Он улыбался натуженной болезненной улыбкой. Вика тут же осудила себя за менторский тон.

– Ты же знаешь, Вика, я не доверяю нашей медицине. Она лечит следствие, а не причину.

– Причину лечат в церкви, – обронила она.

– У меня нет сил лечить причину. Я болен и стар.

– Стар?! – воскликнула Вика. – Сорок три года и – стар?

– Я стар от другого, – спокойно ответил он. – От постоянной боли. От боли стареют очень быстро. Месяц такой боли идет за пять лет жизни.

– Но ведь в клинике – люди. Тоже больные. Значит, понимающие твою боль. Ты загнал сюда себя как отшельника.

– Запомни, Вика, не только сытый голодному не товарищ. Еще в большей степени голодный голодному не друг. Мне раньше тоже казалось, что больному легче пожалеть больного. Это не так. Больные все – эгоисты. Нельзя любить людей, когда у тебя что-то болит. Нужно сначала избавиться от боли.

– Ну, а друзья? Коллеги?

Он вяло улыбнулся.

– Какие друзья могут быть у писателя? Коллеги? Сочинители все как больные люди. Они завистливы, эгоистичны и самолюбивы. Кроме того, мой вид вызывает жалость. А я не хочу, чтобы меня жалели. – Он поморщился. – Не хочу, чтобы меня хоронили с трогательными слезливыми речами. Не хочу, чтобы, закопав меня в землю, мои друзья заторопились бы на поминки… жрать да пить.

Вика почувствовала в голосе сочинителя раздражение.

– Но кто за тобой здесь будет ухаживать? – ласково спросила она.

– Госпожа Янь.

– Кто? – не поняла женщина.

– Собачка, которая тебя встречала. Пекинесик. Я подобрал ее на помойке, куда ее, больную и умирающую, выбросили «любящие» хозяева. Я подобрал ее, выходил. Теперь она мне служит. Нет преданнее существа, чем собака.

Вика почувствовала укор в свой адрес и промолчала, полагая, что сочинитель находится в бреду. Он говорил о собаке, как о женщине.

– У тебя просто… подавлена воля, – вырвалось у нее. – Ты никак не хочешь взглянуть на ситуацию трезво.

Тихий трескучий смех раздался в ответ на это замечание.

– По поводу воли и трезвости я расскажу тебе реальную историю, – произнес сочинитель. – Если ты когда-нибудь встретишь талантливого писателя, подари ему эту историю. Пусть напишет хороший рассказ. Одной девушке по ошибке поставили диагноз «рак» и объявили по любви к ближнему, что жить ей осталось полгода. Девушка была очень волевая и трезвая, и рассудила так: раз такое дело, то нужно помириться со всеми близкими, попрощаться с ними, а уж потом и в гроб можно ложиться. Все мы, дескать, там рано или поздно окажемся. Стала она прощаться – литературно так, театрально, по-чеховски, одним словом – по-русски. Любимый юноша, который никогда не выказывал своих чувств, рыдал у нее на груди как ребенок. Все плакали, молились, просили у нее прощения, носили ее на руках, точно дитя. Они тоже с нею прощались по-русски. Продолжалось это театральное действо полгода. Ей понравилась роль умирающей героини, она влюбилась в самое себя. И вдруг – звонок из больницы! Простите, мол, вышло досадное недоразумение. У девушки, у которой рак, такие же имя и фамилия. Та девушка скончалась, Вы же абсолютно здоровы. Живите и радуйтесь жизни. – Сочинитель прервался и посмотрел в окно, за которым был виден старый засохший дуб, сраженный некогда молнией. – Ты думаешь, она обрадовалась своему воскрешению? Трезвая, волевая девушка. Ты думаешь, она бросилась любить жизнь? Нет, милая Вика. Это была русская девушка, чеховская. Она уже успела полюбить свое трогательно – прощальное умирание, взлелеять его. Так и не сказав никому о своем чудесном воскрешении, девушка простилась со всеми близкими и наложила на себя руки.

– Какой ужас, – пробормотала Вика.

– Вот почему я не доверяю медицине, – сказал сочинитель. – Она не умеет настраивать человека на жизнь.

– Зачем тогда ты себя настраиваешь на смерть?

Со стороны этот разговор двух еще не старых людей мог бы показаться бредом. О смерти говорили без особенных эмоций, как о предмете, с которым давно свыклись и даже сроднились.

– Ты ошибаешься, – спокойно ответил Алексей. – Я убежал от людей не для того, чтобы умереть обиженным и одиноким. Дух здорового авантюризма еще живет во мне. Ты знаешь, что я только одним приемом владею в совершенстве – таинством литературы. Для писателя – это все равно, что церковное таинство для верующего. Для того, чтобы мне воскреснуть, моей окаменевшей от болезни душе понадобится шоковая терапия. И я знаю, кто мне поможет.

– Кто же?

– Мои литературные герои.

– Что? – Вика удивленно воззрилась на сочинителя. Теперь она была убеждена, что он бредит.

– Врачу, исцелися сам, – продолжал он трескучим голосом. – Это закон, который я вывел благодаря этой химии. – Сочинитель со злостью ткнул пальцем в груду упаковок с лекарствами. – Хотя они и стоят бешеных денег. Что для немца лекарство, то для русского смерть. Запомни это, моя дорогая. И не трать на меня больше денег. Верующий исцеляется покаянием. А для того, чтобы каяться, душа должна ожить. Камень тоже может обратиться в хлеб с помощью Божией. Только нашему брату – сочинителю посложнее всех прочих. Я болен дважды – сочинительством и болезнью. Сначала я должен оживить душу… Мне нужен магический театр, литературное таинство…

Сочинителя вдруг перекосило от боли, и Вика бросилась к столу со шприцами и ампулами.

– Я сам, – дрожащим голосом произнес бывший муж. – Я должен все делать сам. Закон… Врачу, исцелися…

Перетянув жгут с помощью зубов, он ввел в исколотую вену кубик какой-то желтой маслянистой жидкости, приложил к ранке кусочек ваты; потом взял со стола платок, вытер холодный пот, скапливающийся на висках во время приступов; подождал, пока боль утихнет, и, поднявшись с кресла, неожиданно поманил Вику на второй этаж. «Он не просто бредит», – подумала она, поднимаясь за ним по шатающейся деревянной лестнице. – «Кажется, он сходит с ума на фоне обезболивающих лекарств».

Поднявшись, Вика увидела ужасно пыльную комнату, заваленную всяким старинным хламом – настоящий музей древности. Сочинитель прошел вперед, бережно снял с полки старинную чернильницу с гусиным пером и, обернувшись к Вике, странным шепотом произнес, впиваясь в нее безумным расширенным взглядом:

– Никому не говори то, что сейчас услышишь. Эти вещи волшебные, Вика. Я хочу создать здесь магический театр и исцелиться с помощью таинства сказки. Героев, которые мне помогут в этом, я уже вызвал к жизни. Скоро они придут.

Вика испуганно покосилась на висевшее на стене на гвоздике старинное охотничье ружье, очевидно, принадлежавшее некогда деду Алексея. «Бред, – подумала она. – В театре оно обычно стреляет… раз уж висит на гвоздике в первом акте пьесы. А он сам заговорил о магическом театре».

* * * * * *

– Ну, как он? – спросил Сергей, когда Вика вернулась к машине. Женщина была растеряна и немного напугана.

– Не знаю, что он задумал, – ответила она, – но жить ему, кажется, осталось недолго. Он ведет себя как сумасшедший. Я даже испугалась. Бредит, отказывается от помощи, говорит, что ухаживать за ним будет собачка, которую он подобрал на помойке. В общем, зрелище жалкое и страшное одновременно.

– Говорил я тебе, что его нужно отправлять в хоспис в добровольно – принудительном порядке. Там за ним будет хоть какой-то присмотр.

– Нет, – покачала головой Вика. – В хосписе он умрет быстрее. Даже домашняя кошечка уходит умирать на волю. А он… что же?! Он не смирится со смертью никогда. Он по-прежнему своенравен и упрям, сейчас – в особенности. Признается, что его душа окаменела. Хочет ее оживить с помощью волшебства. Бр-р-р, – поежилась женщина. – Больше я сюда ни ногой.

– И все-таки я не понимаю, почему он сбежал из такой дорогой клиники, – задумчиво пробормотал Сергей. – Уровень европейской медицины, волонтерки с пышными формами. За этот рай я авансом заплатил три тысячи баксов. Сам бы лег туда отдохнуть.

Сергей рассмеялся собственной шутке и взглянул на Вику. Она смотрела прямо перед собою в одну точку, никого и ничего не видела, была бледна и о чем-то напряженно размышляла. Сергей завел мотор, и большой черный джип, похожий на катафалк, медленно поехал обратно в сторону Растяпина. Из головы Вики никак не выходил восторженно – безумный взгляд Алексея в комнате на втором этаже. Этот взгляд был ненормален и, очевидно, вызван приемом обезболивающих лекарств – наркотиков, и все же сквозь болезненную пелену пробивался тот живой огонек здорового авантюризма, который она помнила и любила все десять лет жизни с сочинителем, и знала, что это и есть тот животворящий дух, который осенял Алексея только тогда, когда в нем рождалась волшебная сила творчества и упрямая жажда жизни. «И это будет война, – подумала она, зная решительность своего бывшего мужа в таинствах сочинительства. – Война не на жизнь, а на смерть. И еще не известно, кто в этой войне победит: животворящий дух сказки или болезнь и смерть. В свой ад он входит с девизом воина, а не попавшего в плен слабака. Возьми надежду всяк сюда входящий. Это он, кажется, вынес эпиграфом в своем магическом театре?».