— Незаряжено, — опять равнодушно уронил Федя и уставился в окно.
Блокпост перед Волновегасом был на месте старого ментовского КП и состоял из плит, знаков «STOP» и пацанов в зеленых бушлатах и балаклавах, медленно замерзающих на ветру. Мы объехали черный опель, возле которого стоял хлопец с автоматом и что-то втолковывал водителю. Из приоткрытого окна вырывались клубы дыма, я двинул рулем и поднял руку жестом универсального пароля. Высокий худой парень, нарушая военные традиции, вдруг замахал нам фонариком.
— Чего это они нас останавливают? — Я аккуратно затормозил и надавил на кнопку электростеклоподъемника, у нашего «лендровера» расположенную почему-то между сиденьями. Стекло не шелохнулось, пришлось распахивать дверку.
— Ща я пароль посмотрю. Уже вечерний?
— Без десяти восемь. Еще дневной.
Нацгвардеец подошел к машине и заглянул в салон.
— Привет, — сказал я. — Слава Новороссии.
— Вы, збройники, когда-нибудь доиграетесь, — хмуро сказал совсем молодой хлопец и поежился. — Пароль знаете?
— Вы, «нацики», совсем без чуства юмора. Знаем, знаем.
— Ты бы постоял тут часов шесть — посмотрел бы я, мля, на твое чувство юмора. Вы в Волноваху?
— Ну да. Товарища генерала на совещание к начальнику генерального штаба везем.
— Зубоскал, мля, — парень посмотрел на Васю. Вася безмятежно копался в телефоне, а Федя, казалось, начал засыпать, неудобно развалившись на заднем сиденье. — Обратно через нас поедете?
— Да.
— Скоро?
— Через час где-то.
— В магаз будете заезжать?
— Во, бачиш, а говорил — чувство юмора отмерзло. Я в Ваху с позиции еду, вечером. Конечно, буду в магаз заезжать.
— Сиги купишь?
— Лехко. Які?
— Винстон серый, блок.
— Все «нацики» курят Винстон. Это настораживает. Бабло давай.
— Держи, — парень сунул руку в перчатку и вытащил смятую, теплую двухсотку.
Я взял деньги, аккуратно расправил и засунул в нарукавный карман.
— Вы из сорок первого? — Нацгвардеец покосился на шеврон с вензелями, какими-то гербами и цифрами «сорок один». — Это хто, арта?
— Не. Пехота. К первой танковой приписаны.
— Так первая танковая хрен зна где стоит. Это ж бригада.
— Мы от Славяна, — наклонился вдруг ротный к нацгвардейцу. — Работаем от авторитетных людей из первого бата, старших уважаем, в общак отстегиваем, косяков за нами нет.
— Ээээ… — протянул нацгвардеец, потом расплылся в улыбке. — Понятно. Это у вас тогой…
— Наследственное, — подсказал я.
— Тра-па-па-па-пам, парам-парам-парам… — пропел командир саундтрек первых кадров «Бригады». — Мы с первого класса вместе…
— И за все, что мы делаем, отвечаем тоже вместе. И на поезд опоздаем тоже вместе, — вмешался я.
Нацгвардеец рассмеялся, пар вырывался изо рта и смешивался с моросью.
— Ну так через час.
— Ну где-то так.
Я захлопнул дребезжащую дверку. Стекло вдруг поползло вниз. Нас объехал «опель» и, газанув, ушел прямо, в сторону Марика. Мы взяли правее, чтобы выскочить сразу у автовокзала в Волновахе. Сзади раздался храп Феди. Видимо, блокпосты навевали на него сон.
— Закрыто, — кивнул я на шаурмичную примерно через километр.
— Схерали? — возмутился ротный, разглядывая запертую белую дверь.
— Начало девятого.
— А. Ну да. Сукаааа… жрать охота.
— Тушенку у собаки отберешь.
Вася не ответил, только укоризненно покосился. Я объехал автовокзал справа, повернул на скудно освещенную улицу и начал вглядываться в тусклые полосы света фар «лендика». Центральная улица Волновахи пронизывала город с востока на запад, и мы тихонько ехали. Редкие фонари заглядывали в окна, еще более редкие люди спешили по домам, иногда перебегая дорогу. Волноваха зимою представляла унылое зрелище, честно, просто-таки угнетающее. Машин было мало, денег в городе было мало, АТБ справа светился входом и небольшой очередью к банкомату.
— Мля, да у нас на ВОПе веселее, — проворчал Вася. — Чего плетешься так?
— Поворот на вокзал пропустить не хочу.
— Гля, ВСПшники стоят.
Справа у бордюра стояли темно-красные жигули с мигалкой, возле них топтались трое мужиков, нещадно дымя сигаретами. На капоте стояли парящие стаканчики, я вильнул, объезжая их, и почувствовал взгляды всей троицы. Так, тут налево, в узкий переулок, теперь наверх…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Переезд был перекрыт. Кажись, это наш поезд проползал мимо, стукая металлом о металл, вздрагивая и бросая квадраты света от освещенных окошек на асфальт. Я дождался последнего вагона, вывернул руль, объехал опущенный шлагбаум и перескочил рельсы.
— Какой вагон?
— Та нахер тебе вагон? Так выйду. Давай просто высади сразу за пешеходным.
Машина скрипнула и остановилась. Мелкие группки людей толпились у вагонов киевского поезда, вокзал был полным отражением зимней Волновахи, только приправленной торопливостью, висящими проводами и запахом горящего угля. Ротный выскочил из машины, дернул заднюю дверцу и схватил коробку со спящим щенком. Федя сонно поморгал и, кряхтя, начал вылезать из машины.
— Давай.
— Давай.
— Аккуратненько там.
— Не ходи в вагон-ресторан. Там на тебе чекає небезпека.
— Пошути, пошути.
Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. Поток людей обтекал нас, равнодушно окидывая взглядами трех вооруженных людей рядом с грязной белой машиной.
— Погнал.
— Давай. Жене напиши.
— Напишу, как отъедем. Шоб не сглазить. Вы тут не стойте, уезжайте сразу.
— Понял-принял.
Командир поднял коробку, повернулся и быстрым шагом пошел к составу.
— Вася! — окликнул я его.
— Шо?
— «Пээм»!
— Мля. — Вася вернулся, отстегнул кобуру и сунул мне в руки.
— Может, не поедешь? Как мы тут без тебя? Сирые, убогие, войну проиграем, майно растеряем, зброю пропьем…
— И не кажи. Пока.
— Пока.
Я сел в машину, проводил взглядом ротного и сунул в рот сигарету. Курить в своей машине Вася не разрешал, и это, кажись, была единственная машина на всю линию фронта, в которой нельзя было курить. Поэтому я тут же закурил. Пыхнул дымом в потолок, наклонился и сплюнул вязкую горькую слюну.
Было в этих провожаниях по поезд что-то… что-то странное. Как будто сам немного в отпуске. Мне нравилось возить людей на поезд, нравилось встречать — кусочек меня тоже уезжал на Большую Землю, домой, к жене, к малышу, к маме с папой, в тепло, в свет, в тыл, в прежнюю жизнь. Тогда я еще не понимал, что жизнь никогда не станет такой, как была, что я изменюсь так же, как менялись все вокруг меня, что наши осколки странной войны, такие мелкие в ежедневном течении жизни, но навсегда поцарапавшие нас — глубоко, до крови, до мяса, до костей, сменившие направление нашей жизни, а у многих — окончившие ее навсегда, эти осколки никуда не исчезнут.
Я выкинул окурок на асфальт и завел машину. Федя втиснулся на переднее сиденье и снова поставил автомат между ног. Поезд тронулся, опять застучал, уходя на северо-запад, а мы оставались тут, дальше, надолго… иногда казалось, что навсегда.
… Машины ВСПшников уже не было. Господи, благослови супермаркеты, работающие после заката, парковки перед ними, тележки и деньги, за которые можно купить нормальную еду.
— А автомат? — спросил Федя, стаскивая броник. Идти в магазин в бронике почему-то считалось «моветоном».
— С собой бери, — я махнул рукой и захлопнул дверку.
— Приказ был, по Вахе с оружием нельзя.
— Приказ был, а автомат в машине оставлять не будем. Це порушення Статуту, — важно сказал я, напрочь проигнорировав «ГПшку», лежавшую на полу возле заднего сиденья.
— Додолбутся ВСПшники.
— Разберемся. Мы и так нарушили.
— Шо нарушили?
— Вечерний выезд. Комбату Вася говорил, шо на поезд я отвезу, но отот пропуск, карточку с полосочками, мы ж со штаба не забрали.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— А де ее брать?
— Викторыч вроде выписать должен.
— Ааа. Шо покупаем?
— Ща список тебе перешлю, Ярик, мабуть, весь мессенджер мне уже исписал.