– И-МЕН-НО! – отрезает Уве.
Увалень кивает. Сперва глядит на землю. Потом – на Уве, решив, что тот шутит.
– Да, брось, мужик, это же просто земля.
От гнева лоб у Уве собирается в одну огромную и грозную складку.
– Сказано. Тебе. Это. Клумба.
Увалень озадаченно чешет голову: на взъерошенном чубе его остаются табачные крошки.
– Так тут вроде не растет ничего…
– А тебе не один хрен? Моя клумба: хочу – сажаю, хочу – нет!
Увалень поспешно кивает, явно не желая еще больше разозлить незнакомца. Поворачивается к жене, словно ища у нее поддержки. Та, впрочем, совсем не спешит ему на подмогу. Увалень снова обращается к Уве:
– Беременная, понимаешь. Гормоны и все такое… – пытается пошутить он.
Беременная почему-то не смеется. Уве тоже. Она складывает руки на груди. Уве упирается руками в бока. Увалень, не зная, куда девать свои кулачищи, опустил руки вдоль тела и смущенно чуть покачивает ими: кажется, будто они тряпичные и сами собой мотаются на ветру.
– Щас сяду и еще раз попробую, – снова примирительно улыбается парень.
Но во взгляде Уве нет и намека на мир.
– Проезд по территории запрещен. Знаки читать надо.
Увалень пятится и энергично кивает. Затем рысцой подбегает к японской машинке и втискивает свое крупногабаритное тело в малогабаритный салон. «Боже!» – в один голос бормочут Уве и женщина. После чего та уже раздражает Уве как будто чуть поменьше.
Увалень проезжает несколько метров вперед. Уве четко видит: этот недотепа так и не выкрутил толком руль. Машина сдает назад. Боком прицепа задевает почтовый ящик Уве, сминая его пополам.
– Ну это уже… – шипит Уве, кидается к машине и рывком открывает дверь.
Увалень виновато всплескивает руками:
– Маху дал! Извини! Сорри! Ящика-то в зеркало не видно! С этими прицепами вечно фигня – никогда не знаешь, куда вывернут.
Бум! Кулак Уве грохает о крышу машины – увалень аж подпрыгивает, ударяясь головой о раму.
Уве наклоняется так низко, что крик, не успев вылететь у него изо рта, уже оказывается непосредственно в слуховом проходе увальня:
– Вылазь из машины!
– А?
– Вылазь, тебе говорят!
Увалень с опаской смотрит на Уве, не решаясь поинтересоваться причиной этой просьбы. Просто выбирается из машины и становится рядом, точно провинившийся школьник. Уве указывает ему на проход между домами, туда, где виднеются велосипедный сарай и парковка:
– Отойди, не путайся под колесами!
Увалень кивает в легком замешательстве.
– Елы-палы, любой безрукий с глаукомой на обоих глазах управится с прицепом скорей тебя, – досадует Уве, залезая в машину.
Не управиться с прицепом, это ж надо, недоумевает Уве. Где ж такое видано? Неужто трудно усвоить, что в зеркале право – это лево? Как они вообще на свете живут, такие балбесы?
Автоматическая коробка, ну, само собой, констатирует он. Можно было догадаться. Этим пижонам хоть какую машину, лишь бы самим не водить, сердится Уве, подавая вперед. Лишь бы сама их катала. Будто робот. Дожили: даже выучиться парковаться не сподобились. Разве можно таким права давать? А? Уве не согласен. Категорически. Таким не то что права, таких на выборы пускать не след, которые с собственным прицепом управиться не могут.
Машина едет вперед, Уве потихоньку выкручивает руль (как делают все более-менее цивилизованные граждане перед тем, как сдать назад на машине с прицепом) и дает задний ход. Японец возмущенно пищит. Уве недовольно осматривается.
– Какого хрена выеживаешься? – напускается он на приборную доску, барабаня по рулю. – Прекрати, говорят тебе! – грозно кричит он красной лампочке, мигающей особенно настойчиво.
Тут сбоку появляется увалень и вкрадчиво стучит по стеклу. Уве опускает стекло и с кислой миной смотрит на увальня.
– Это сигнал заднего хода орет, – поясняет тот.
– Не учи ученого! – ворчит Уве.
– У этой машины не совсем обычное устройство, я мог бы показать, где тут что крутить, – кашлянув, говорит увалень.
– Небось не дурак, сам разберусь, – хмыкает Уве.
– Да, да, конечно, – с готовностью поддакивает увалень.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Уве сердито косится на приборы:
– А теперь чего она кобенится?
Увалень охотно объясняет:
– Теперь она определяет, не сел ли аккумулятор. Если сел, с электропитания она перейдет на бензин. Это гибрид, типа…
Уве не удостаивает его ответом. Поднимает стекло. Увалень остается стоять с разинутым ртом. Уве смотрит в левое зеркало. Потом – в правое. Потом дает задний ход, иномарка истошно пищит, прицеп со снайперской точностью проходит между домом Уве и домом увальня с его беременной супружницей.
Выйдя из машины, Уве небрежно бросает ключи увальню.
– Сигнал заднего хода, автопарковщик, видеорегистратор… Если тебе столько всякой хрени нужно, чтоб парковаться с прицепом, на кой ты вообще брал себе прицеп?
Но увалень только довольно кивает.
– Вот спасибочки – выручили! – радуется он так, словно это не Уве распекал его последние десять минут.
– Да я бы тебе даже магнитофон перематывать назад не доверил, – отвечает Уве, гордо удаляясь.
Беременная приезжая стоит все так же, скрестив руки на груди. Глядит, правда, уж не так сердито.
– Спасибо! – звонко благодарит она и криво улыбается – сдерживая хохот, догадывается Уве.
Карие глазища – огромные, Уве прежде таких и не видал.
– У нас во дворе проезд запрещен. Хочете не хочете, а выполняйте.
Она смотрит на него с таким видом, словно заметила, что он сказал «хочете» вместо «хотите». Хмыкнув, Уве обходит ее и направляется домой.
На полпути он останавливается на мощеной дорожке, ведущей от дома к его сараю. Морщится так, как умеют морщиться только мужчины его поколения – не только нос, но и все туловище словно собирается гармошкой. Опустившись на колени, он припадает лицом к плитке, которую аккуратно и неукоснительно перекладывает заново каждые два года, даже если оно и не требуется. Принюхивается. Утвердительно кивает. Встает.
Беременная смуглянка и увалень наблюдают.
– Обоссали. Все как есть обоссали! – в сердцах бормочет Уве.
Потрясает рукой, указывая на плитку.
– Ну и ладно… – отвечает смуглянка.
– Да ни хрена не ладно! – ругается Уве.
И с этими словами входит в дом и затворяет дверь.
Уве усаживается на табурет в прихожей, долго сидит, не в силах думать о чем-то другом. «Чертова бабенция», – вертится в голове. Ну что она тут забыла со своей семейкой, когда даже знак нормально прочитать не может? Нельзя по двору на машинах разъезжать. Это ж ежу понятно.
Наконец Уве встает, вешает синюю куртку на свой крючок, одиноким утесом торчащий в океане жениных пальто. Бормочет что-то про «недоумков», для верности оборачиваясь к закрытому окошку. Потом становится посреди гостиной и принимается рассматривать потолок. Долго ли, коротко ли Уве так простоял – он не знает. Он растворяется в мыслях. Блуждает в них, как в тумане. Вообще-то он не из этой породы: никогда не был мечтателем, просто в последнее время в голове точно помутилось. Ему все труднее сосредоточиться. Ничего хорошего.
Звонок в дверь выдергивает Уве из теплой дремы. Он отчаянно трет глаза и озирается, словно опасаясь, не подсматривает ли кто за ним.
В дверь снова звонят. Уве поворачивается и смотрит на нее с упреком. Делает несколько шагов в сторону прихожей, но тут чувствует, что тело его закаменело, как застывший гипс. Стук – то ли от половиц, то ли из сердца – откуда доносится он, Уве не знает.
– Ну, какого еще рожна? – вопрошает он дверь, еще не открыв ее, как будто она должна ответить ему. – Какого рожна? – повторяет он, распахивая дверь с такой силой, что образовавшийся сквозняк сдувает с крыльца трехлетнюю девчушку. Отлетев, та в изумлении плюхается на попу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Рядом с ней девчушка постарше, лет семи, на лице ее написан ужас. Обе – черненькие. Обе – с огромными карими глазищами, каких Уве отродясь не видывал.