– Блин! Вы чё делаете?
Уве разворачивается и видит в двух шагах от себя какого-то сопляка.
– Ставлю велосипед на место.
Сопляку лет восемнадцать, решает Уве, приглядевшись повнимательней. Пожалуй, скорее шкет, чем сопляк.
– Не имеете права! – протестует шкет.
– Еще как имею.
– Да я починить его хотел! – выдыхает парень, голос его срывается на визг, как старый патефон.
– Это дамский велосипед, – замечает Уве.
– Ну да, и чё? – нетерпеливо соглашается шкет, будто тут нет ничего такого.
– Стало быть, не твой, – подводит итог Уве.
– Ну, бли-и-ин, – закатывает глаза шкет.
– Вот так вот, – говорит Уве и сует руки в карманы, как бы показывая, что вопрос закрыт.
Оба выжидающе смотрят друг на друга. Шкет всем своим видом выражает сомнение в адекватности Уве. Взгляд Уве свидетельствует: шкет – только лишний перевод кислорода. Тут Уве замечает позади шкета другого такого же. Только еще более тощего и с черными разводами под глазами. Второй шкет тихонько тянет первого за куртку и мямлит что-то вроде «да ладно тебе, не связывайся». Первый упрямо лягает снег. Словно снег виноват.
– Это девушки моей, – выдавливает наконец.
Не с возмущением, скорее обреченно. Большущие кеды, точно на вырост, куцые джинсы, примечает Уве. Олимпийка натянута на подбородок, от холода. Бледно-зеленоватая кожа, подернутая пушком и усеянная угрями. Слипшийся вихор, будто мальца тащили за волосья из бочки с клеем.
– И где же она живет? – интересуется Уве.
Негнущейся рукой, точно парализованной усыпляющим патроном, шкет показывает на крайний дом на улочке. Тот, где коммунисты с дочками живут. Которые затеяли всю петрушку с сортировкой мусора. Уве кивает:
– Вот пусть она сама придет и возьмет его из сарая.
Он демонстративно стучит пальцем по знаку, запрещающему приставлять велосипеды к сараю. После чего разворачивается и идет восвояси.
– Старый хрен! Каз-зёл! – кричит ему шкет вдогонку.
– Тише ты, – затыкает ему рот дружок с черными разводами вокруг глаз.
Уве не отвечает.
Он идет мимо знака, категорически запрещающего движение машин по территории поселка. Того самого знака, который в упор не разглядела беременная соседка. Хотя Уве ясно как день: не заметить было невозможно. Уве ли не знать – он же сам этот знак устанавливал. С досадой он идет дальше, по узкой дорожке между домами, печатая каждый шаг так, что со стороны можно подумать: чудак утаптывает асфальт. Что ли мало у нас во дворе придурков, вздыхает Уве. Превратили поселок черт-те во что, в ухаб на дороге прогресса. Пижон на «ауди» и его бледная немочь – из дома наискосок, на краю – коммунисты с пигалицами-дочками: волосы ярко-рыжие, шорты поверх легинсов, рожи размалеваны, что твой енот наоборот. Да они, кажется, в Таиланде сейчас отдыхают. Ладно, без разницы.
А парень в соседнем доме – четверть века от роду и четверть тонны весу! Еще и волосья отрастил, как баба, и носит все не пойми какие майчонки. Раньше с матерью жил, третий год как померла. Зовут, кажись, Йимми, жена вроде говорила. Чем живет, бог весть: может, уголовник. А может, ветчину дегустирует.
В крайнем доме на стороне Уве живут Руне с супругой. Не хочется называть его врагом. Да тут уж ничего не поделаешь – вражина и есть. Именно с Руне все началось, из-за него теперь поселок катится ко всем чертям. Он да супружница его Анита переехали сюда в тот же день, что и Уве с женою. Руне сперва ездил на «вольво», потом, вишь, купил БМВ. Ну о чем с такими говорить, разводит руками Уве.
К тому же именно Руне спланировал тот самый путч – когда Уве погнали из председателей правления. За что боролись, на то и напоролись: счета за электричество заоблачные, велосипеды валяются где ни попадя, а жильцы утюжат двор машинами с прицепом. Несмотря на знаки, категорически запрещающие движение. А ведь Уве предупреждал, да никто не слушал. А тогда он бросил это дело – и больше на собрания ни ногой.
Уве жует губами, словно собираясь сплюнуть, всякий раз, когда в голове его звучат слова «собрание собственников жилья». Словно слова эти похабные.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Не дойдя шагов пятнадцать до разбитого почтового ящика, он вдруг замечает перед своим домом бледную немочь. Та чем-то увлечена, Уве не сразу понимает чем. Мотыляя на шатких каблуках, она остервенело замахивается куда-то поверх его дома. Под ногами у нее снует и тявкает недоразумение – то самое, что обоссало ему всю плитку. Кто знает, может, это и не собака. Так, валенок с глазками.
Бледная немочь орет в сторону дома. Так истошно, что черные очки съезжают на кончик носа. Валенок заливается пуще прежнего. Тетка, видно, вконец спятила, решает Уве, предусмотрительно останавливаясь в нескольких шагах от нее. Тут только до него доходит, к чему вся эта жестикуляция. Тетка кидается камнями. В кошака.
Тот забился в дальний угол за сараем. На шкуре пятнышки крови. Вернее, на остатках шкуры. Валенок скалит зубы. Кошак шипит в ответ.
– Ах, ты еще шипеть на Принца! – ярится бледная немочь, хватает камень с клумбы Уве и швыряет в кота.
Кошак уворачивается. Камень попадает в оконный отлив.
Бледная немочь готовится кинуть новый камень. Уве в два прыжка подскакивает к ней, дышит ей в затылок:
– Ну-ка, кинь еще камень в мой дом – сама вверх тормашками полетишь!
Она поворачивается кругом. Взгляды их скрещиваются. Руки Уве преспокойно лежат в карманах, ее же кулаки пляшут у него под носом, будто отгоняя двух мух величиной с микроволновку. Ни один мускул не дрогнул на лице у Уве – не дождется.
– Эта тварь поцарапала Принца! – Глаза ее вращаются от бешенства.
Уве переводит взгляд на валенок. Собачонка рычит на него. Уве смотрит на кошака – тот сидит под домом драный, весь в крови, но с гордо поднятой головой.
– Да и у него кровь. Выходит, квиты, – заключает Уве.
– Да я урою эту скотину! – выпаливает немочь.
– Если я тебе позволю, – невозмутимо отрезает Уве.
– Это же лишай ходячий, рассадник бешенства, чумки, фиг знает чего! – угрожающе подступает она.
Уве смотрит на немочь. Потом на кошака. Кивает:
– Небось и ты тоже. Я ж в тебя за это бульниками не швыряюсь.
Нижняя губа у нее трясется. Немочь поправляет съехавшие очки. Рявкает:
– Не хамите!
Уве кивает. Указывает на валенок. Тот норовит цапнуть его за икру, Уве вдруг резко топает – валенок едва успевает увернуться.
– Собаку надо выгуливать на поводке! – замечает Уве немочи.
Мотнув крашеными лохмами, та громко хмыкает: из правой ноздри показывается сопля – или это Уве только чудится?
– А этого, значит, не надо? – машет немочь в сторону кота.
– Не твоя забота, – парирует Уве.
Немочь смотрит на Уве взглядом, исполненным превосходства и в то же время смертельной обиды. Валенок щерится и негромко ворчит.
– А ты что, старпер, всю улицу купил? – спрашивает блондинка.
Уве снова невозмутимо указывает на валенок:
– И чтоб твоя псина больше не ссала возле моего дома, не то я напряжение на плитку дам.
– Принц не ссыт на твою гребаную плитку, урод! – фыркает немочь и, сжав кулаки, подступает к Уве на два шага.
Уве бровью не ведет. Она останавливается. Гневно дышит. Тут, видимо, в ней просыпаются остатки здравого смысла.
– Пошли отсюда, Принц, – командует она.
Потом грозит пальцем Уве:
– Я все Андерсу скажу, ты об этом пожалеешь!
– Скажи ему лучше, чтоб хозяйство свое поменьше чесал у меня под окном, – отвечает Уве.
– Долбаный маразматик! – ругается она, уходя на стоянку.
– Да еще скажи: машина у него – говно! – кричит ей вдогонку Уве.
Она показывает ему палец, Уве не понимает смысла этого жеста, но догадывается, что какой-то смысл быть должен. Немочь с валенком направляются к дому Андерса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Уве сворачивает к сараю. На плитках у клумбы видит свежую собачью лужицу. Жаль, не будь после обеда дел поважнее, отправился бы прямиком к Андерсу и сделал бы из валенка коврик для прихожей. Теперь недосуг. Уве идет в сарай, берет дрель и коробку с набором сверл.