С трудом доковыляв обратно, я подхватила ковш с водой.
— Ариэн… — на грани слышимости прошептала я, наклоняясь к нему. На свету последние шрамы казались почти зажившими. На руках и застывшем с выражением тревоги лице больше не было никаких меток. Я настороженно нависла прямо над ним, коленями упершись в бортик каркаса. Левый глаз не восстановился. Сморщенная в уголках кожа век была натянута друг на друга плотными стежками нити. Я бы не смогла зашить лучше.
Не задумываясь над своими действиями, я с чувством коснулась ладонью его побледневших щетинистых скул, и он дернулся. Но так и не очнулся. Я лишь почувствовала странную усталость, быстро и всецело захватившую меня. Прямо как в тот первый раз. Но теперь Ариэн переменился в лице, и вместо глубокой печали его исказила боль. Он, так и не открыв глаз, крепко вцепился в мою руку — то ли чтобы прижать к себе, то ли чтобы оттолкнуть. От неожиданности я разжала вторую руку, и металлическая посуда громко ударилась о камень. Ариэн опять дернулся и сдавленно зашипел, до боли сжимая мое запястье. Это были уже не судороги, а кошмары. Те самые, из-за которых даже во сне обливаешься потом.
— Это я… я! — прошептала я, осторожно положив ладонь на его напряженную руку. Он меня услышал. Единственный его глаз открылся, и зрачок сузился почти до точки. Ариэн узнал меня сразу, хватка ослабла.
— Пить… — тихо-тихо попросил он, опять закрыв правый глаз.
Только сейчас я почувствовала, как мышцы ног налились свинцом и грохочет в груди сердце, ощутила повязку на правом плече, которая в таком положении очень сильно давила на рану. Странное оцепенение никак не желало слететь. Я обернулась назад, и перед глазами все поплыло. Повезло в последний момент удержать равновесие и переждать головокружение. Вновь открыть глаза навстречу солнцу оказалось сложно, но тихий стон — почти скулеж — Ариэна быстро привел меня в чувство. Здесь больше никого не было. Оказавшиеся почти прямо под ногами угли не тлели, третья кровать, которую я приметила сразу, пустовала и была небрежно застелена покрывалом. Сейчас только я могла ему помочь.
В уголке стояло деревянное ведерко, на треть еще наполненное водой. Собравшись с силами и покрепче прижав согнутую в локте правую руку к груди, я сделала несколько шагов вперед. Ноги совсем не держали, и потому короткое расстояние всего в пять-семь метров показалось вечностью. Мне вдруг самой захотелось смертельно пить, и я с трудом удержалась от того, чтобы не упасть на колени. Силы хватило на то, чтобы наполнить маленький ковшик только до половины — остальное я бы попросту расплескала.
Ариэн пил быстро. Самостоятельно приподняв голову, он рукой помогал мне наклонить посуду, но часть воды все равно полилась по подбородку. Это зрелище вызвало во мне острый приступ жалости: выжженный глаз и искромсанные, теперь частично оголенные плечи, черные круги под глазами и яркие красные пятна на скулах, несильно заросших почти черной жесткой щетиной. Сейчас он выглядел немногим лучше мертвеца.
Нелепо, но мне вдруг захотелось узнать, сам ли он следил за своей внешностью раньше, или это была очередная прихоть прокуратора? Рассмотрев внимательнее зашитый глаз, грудь, плечи, я поняла, что теперь это уже не имеет значение. Уродливые раны — и неважно, как они были получены — отталкивали и всегда будут отталкивать тех, кто никогда не испытывал настоящей боли. И тех, кто знаком со всеми ее оттенками — тоже. Парадокс, которому нет короткого объяснения. Брезгливость или жалость — совсем не то, что хотелось бы чувствовать, но теперь всегда будет либо первое, либо второе. И мне хотелось бы верить, что не я приложила к этому руку.
Напившись, Ариэн упал на плотную высокую подушку и скривил рот. Не в силах больше стоять согнувшись, я села рядом и поставила ковш на место.
Голова кружилась просто невыносимо. Невероятно повезло, что я потеряла столько крови, чтобы еще успеть выкарабкаться. Что же случилось после? Вопросы сами лезли в голову. Хотя причины, по которым нас оставили здесь, а не в городе, были очевидны. Если покопаться в психологии толпы, которая могла разорвать на части того, кого мгновение назад величала богом или всемогущим дьяволом, можно было сделать очень своевременные выводы. Маук, видно, тоже это понял: пещера означала безопасность. Но что именно случилось после, я хотела знать наверняка: чем закончились беспорядки, удалось ли сбежать начальнику тюрьмы, что теперь делать и куда бежать. Мне было жизненно необходимо услышать ответы и узнать, куда исчез Киан и был ли он вообще здесь. Я хорошо помнила его опухшую руку и лицо в кровавых подтеках. Ему точно нужна была срочная помощь, но…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
При мысли, что что-то могло пойти не так, защемило сердце. Но теперь — после всего, что успело произойти — я бы ни за что не позволила отчаянию командовать над разумом. Удача оказалась не просто на нашей стороне: казалось, что она заключила пари, поставив на нас крупную сумму, и делала все, чтобы сорвать куш. Странная гордость за то, что мы сделали, ненадолго наполнила меня силами, и я отняла руки от лица. С Кианом точно все в порядке. По-другому быть не могло.
Ариэн тем временем все так же бездумно смотрел вверх, часто дыша ртом и нервно вцепившись рукой в покрывало. Я не могла угадать, о чем он думает и думает ли вообще. Судя по отсутствующему выражению, скорее, нет. И мне совсем не хотелось его тревожить.
— Я жив? — вдруг не поворачиваясь спросил он. Без особой радости, с какой-то робкой надеждой, насколько я сама могла судить. И все-таки я улыбнулась так широко, как только могла.
— Да. Мы оба живы.
Я ничего не могла с собой поделать: словно засветилась изнутри и в то же время чувствовала свою вину за такую реакцию. В чем-то это было почти что кощунством.
Ариэн не ответил. Сглотнул и повернул голову в мою сторону. Под его взглядом я тут же словно сникла.
— Где мы?
— Я не знаю. — Он как-то странно посмотрел на меня, словно сомневаясь в том, что я настоящая.
— Так… непривычно, видеть наполовину, — проговорил по слогам он словно самому себе и отвернулся.
— Я думала, что регенерация восстановит… — сказала я, будто попыталась оправдаться. Но это была ложь. В тот момент, когда я держала в руках раскаленное железо, мысли были далеки от последствий. Я просто не смела смотреть в будущее через кровавую дымку.
— Ее не хватило… на все, — совсем безжизненно и ровно сказал Ариэн.
— Ты… — я помялась, сгорбив разболевшуюся спину. Неужели он до сих пор чувствует боль? — Простишь меня за это?
Совершенно глупо, нагло, неуместно, но для меня это было важно. Конечно, я просила слишком многого, вот только именно это легло камнем на сердце и заглушило всколыхнувшуюся в первые минуты радость. Как сказать калеке, что это была необходимость, единственный выход, проверка моей верности? У меня просто не поворачивался язык искать оправдания.
Но Ариэн молчал.
— Принеси еще… воды.
Я не стала медлить. На этот раз Ариэн приподнялся, и я помогла ему сдвинуть подушку, до которой он не смог дотянуться. Повязки на его груди выглядели совсем свежими, и кто-то не один час корпел над ранами, чтобы шрамы не сохранились уродством на и без того избитом теле. Регенерация, кажется, совсем исчезла, предоставив восстановление организму.
Допив все до последней капли, он в изнеможении откинул голову, его глаз опять уставился в никуда.
— Все живы, это главное, — не совсем уверенно произнес он, словно отвечая на мой вопрос.
— Это ты их спас.
— Этого я почти не помню, — вопреки сказанному, он едва заметно поморщился и продолжил: — Помню гром… и землетрясение. Что-то… И как земля ушла из-под ног.
Всего за одну секунду меня охватила дрожь. Эти воспоминания возвращали к намного более ранним, о которых и хотелось, и было слишком страшно кому-либо говорить. Они так резко подсторожили меня, как профессиональные воры, и я не успела отгородиться. А вспомнив, не смогла остановиться и решительно их прогнать. Не в этот раз. Веселое и беззаботное время, детство, к которому я никогда больше не вернусь.