богов и духов предков, которыми старый жрец торжественно клялся в том, что Чаны не имеют отношения к подлому и злодейскому нападению на божественного повелителя молний – ага, прямо так он и загнул, если только переводчик всё точно перевёл. За этим последовало тоже достаточно долгое и подробное перечисление страшных кар, которые старик призывал на свою седую голову, если хоть одно его слово окажется лживым. Мы там с Васкесом едва удержались от хохота, слушая подробный и обстоятельный рассказ о том, как один ихний великий оружейный мастер – имени его мы не разобрали и уточнять у жреца не стали, поскольку оно нас абсолютно не интересовало – искал подходящий кремнёвый желвак, постился и молился богам, затем аккуратно обкалывал его с боков, придавая ему пригодную для дальнейшей работы форму правильной многогранной призмы, потом снова постился и молился, потом с величайшей осторожностью откалывал от него пластину, из которой и выделывал потом вот это самое драгоценное оружие. Мы реально устали слушать о многочисленных храмовых обрядах, сопровождавших чуть ли не каждый чих оружейника при работе над этим кинжалом. И всю эту хренотень нам, оказывается, пришлось выслушать лишь для того, чтобы узнать великую тайну – что вот этот священный кинжал был подарен великому вождю соседнего племени, и дальнейшая судьба оружия им неизвестна. А потом последовал патетический и многословный повтор той самой клятвы о полной непричастности Чанов к покушению. Первым не выдержал и заржал Велтур, за ним – Бенат с Тархом. Расхохотался и Фамей, тоже въехавший в весь юмор ситуации. Мы с испанцем держались, сколько могли, но в конце концов и сами прыснули в кулаки. Чаны были в ужасе, решив, что мы не поверили их оправданиям, и я кое-как, сквозь смех, растолковал, что прекрасно знаю, кто раздобыл это оружие и пытался руками своего раба применить его против меня, а эдемский суффет добавил, что тоже об этом знает и знает виновного, и что никаких претензий к Чанам за это покушение никто из нас не имеет. Короче – мы знаем, что это не они, хоть оружие и ихнее, а стало быть – что их перед нами подло подставили, и мы-то знаем, кто это сделал. Самое время было теперь ткнуть указующим перстом в предъявленный ими финикийский кинжал и пояснить для особо тупых, что какая-то сволочь точно так же подставила перед Чанами и эдемцев.
Именно это и собрался уже сделать Фамей, когда его опередил один из наших красножопых собеседников. Указав пальцем на оружие, он о чём-то залопотал остальным, те залопотали в ответ, а в глазах мелькнуло какое-то понимание – ага, наконец-то дошло и до тупорылых! Не прошло же и столетия, мля, идиологи гребанутые! Опять гениальное открытие совершили, первооткрыватели, мля, доморощенные! Нет, ну точно по кому-то из них Нобелевская премия плачет! Имя Ятонбала – они произносили его на свой лад, но узнаваемо – прозвучало в их разговоре неоднократно, и если бы мы даже и не вычислили этого ещё при сборах в поход, то и теперь не составило бы труда сообразить, что беглый интриган находится у Чанов.
О дальнейшей судьбе незадачливого заговорщика и его спутников мы спорили недолго. Строго говоря, их полагалось доставить в город, где и распять их всех на крестах принародно на рыночной площади. Я ведь уже упоминал, кажется, что эта традиционная «римская» казнь на самом-то деле заимствована римлянами у финикийцев? В Карфагене, например, государственных изменников к кресту приговаривают. А то, что эти угрёбки здесь нахреновертили, вполне тянуло на государственную измену. Но, учитывая особые обстоятельства – не у всякого государственного преступника мамаша является верховной жрицей Астарты – Фамей склонялся к мысли произвести ускоренный военно-полевой суд и казнь прямо здесь. Тем более что и перед Чанами Ятонбал виновен ничуть не меньше, и по справедливости их тоже следовало допустить и к суду, и к созерцанию справедливого возмездия. Чаны же, со своей стороны, желали покарать убийцу своего собрата сами, но никак при этом не желали прогневить победителя-суффета. Собственно, и спор-то вышел из-за элементарной непонятки – жрецы-чингачгуки всё нудили о каком-то высшем почёте, который почему-то прямо-таки необходимо оказать преступнику, финикийцы же считали его достойным лишь самой позорной казни. А я чесал загривок и силился въехать, о каком таком почёте для Ятонбала талдычат эти красножопые идиологи. И случайно мой взгляд упал на земляную пирамиду с маленьким храмом-хижиной наверху, потом вспомнилось кое-что из прочитанного когда-то об ацтеках – и я въехал. Фамей выпал в осадок, когда я посоветовал ему сделать Чанам любезность и приговорить всех заговорщиков к выдаче им – ага, для означенного «высшего почёта». Чисто формально, поскольку преступники и так у них. Пришлось мне и пояснить суффету, что это наверняка связано с отправкой к богам, от которых, как известно, никто пока ещё не возвращался обратно на грешную землю. Вот тогда наконец въехал и Фамей, наслышанный о некоторых местных обрядах, и когда Чаны подтвердили нашу догадку, у него как-то не нашлось принципиальных возражений…
Жертвоприношение беглого Ятонбала и его подельников наши недавние враги совместили с похоронами пятерых убитых в сражении жрецов и двух союзных им вождей. Их трупы, обильно украшенные ожерельями и перьями, внесли на носилках на вершину пирамиды, где над ними тут же принялись совершать все положенные обряды, а следом повели туда же и приговорённых к жертвенному камню – тоже разряженных по высшему туземному классу. Мы ожидали, что они будут визжать, вырываться и умолять о пощаде, как это водится обычно за подобными деятелями, отважными лишь перед теми, кто от них зависит и никогда противодействовать им не посмеет. Но оказалось, что у этих Чанов всё схвачено и предусмотрено – жертвы были предварительно одурманены какой-то ихней наркотой и с идиотскими улыбочками послушно шагали к алтарю, явно не понимая, что их там ожидает. Фамей ворчал, что не таким должен быть настрой этих идущих на казнь преступников, но мы с Васькиным напомнили ему о вполне вероятной смуте, приведи он их для суда и казни в Эдем. Всё-таки верховная жрица Астарты в финикийском городе – величина немалая и весьма влиятельная. Потом я вкрадчиво поинтересовался, может ли быть в числе высшего духовенства та, которая принимает сторону смутьянов, заведомо вредящих интересам города, и суффет, хоть и отмолчался, но крепко задумался над этим вопросом. Ясно же, что мамаша казнённого едва ли простит ему, так стоит ли дожидаться её практически гарантированной мести? Тем более что есть кому сменить её