— Этот семестр мы посвятим тому, что будем изучать созвездия. — Говорит профессор Клевер. — Для начала найдете их на небе, сделаете записи, зарисуйте.
— Какие именно? — спрашивает кто-то с задних рядов.
— Пометьте: Андромеда, Волосы Вероники, Персей и Северная Корона.
— Северная Корона? — переспрашивает Эрих и смотрит на меня. — Кажется, в легенде этого созвездия говорится об Ариадне — внучке Зевса, из-за которого погиб отец Тесея.
— Какого еще Тесея? — недоумевает Лиз.
— Ее возлюбленного. Она его предала, и все пошло вверх дном.
— Да, именно так. — Восхищается профессор Клевер. — Ох, Тесей страшно тосковал по Ариадне. Расстроенный, он забыл снять на корабле черные паруса и заменить их белыми, как договорился ранее со своим отцом, если победит Минотавра и останется живым. Путь подходил к концу, а паруса были черными. Эгей — отец Тесея, увидел черный цвет и вдруг решил, что его сын мертв. Мысль об этом привела его в отчаяние, и он бросился со скалы в волны моря. Трагичная история.
— Если мне не изменяет память, — недовольно начинаю я, испепеляя Эриха взглядом, — никого Ариадна не предавала. Это Тесей бросил ее.
— Пф.
— Да, так и было. Я читала эту легенду. Ему приснилось, что Дионис — бог раздолья, рассказал ему о велении Зевса. Мол, свою-то внучку он только Дионису в жены и отдаст, а сопротивляться — делать себе хуже. Тогда-то наш герой и сбежал.
— Не так было, — ворчит Эрих, смотря на учителя, но обращаясь явно ко мне. — Тесей не хотел отступать, но у него не было выбора. Ему пришлось уйти. Что правильно, ведь совсем скоро его возлюбленная нашла себе идеальную пару.
— А она должна была страдать вечно?
— Могла хотя бы притвориться.
— Зачем? Если бы Тесей открыл глаза, он бы все понял.
— У Тесея были проблемы посерьезней.
— Не сомневаюсь. У него были огромные проблемы с трусостью.
Мы смотрим друг на друга, и мир вокруг нас становится ненастоящим. Неожиданно исчезают голоса, лица. Остаемся лишь мы с Эрихом и звенящее раздражение, повисшее в воздухе. В его глазах пляшут чертики, в моих — дикое негодование. Парень ухмыляется, а я наклоняю голову и щурюсь, представляя, как душу его у всех на глазах. Интересно, что он о себе думает? Бросил мне вызов? Невольно я вспоминаю наши разговоры на чердаке Марии. Он и тогда был острым на язык, но сейчас…, при всех. В непослушных, наивных мыслях, я представляю, как держу его за руку, а он, наверняка, держит меня за идиотку. Я представляю, как мы болтаем. Я о любви, а он — ногой.
— Отличная идея! — неожиданно заключает профессор Клевер и приближается ко мне. Я тут же отклоняюсь назад, предчувствуя очередную горячую тираду. — Почему бы нам не презентовать легенды созвездий? Каждый получит задание, и к аттестационной неделе вы сдадите мне его, как финальный тест.
— Финальный тест в виде рассказа о неудержимых мальчиках Древней Греции? — Лиз усмехается и хлопает меня по плечу. — Я согласна.
Пара заканчивается, и я нарочито медленно поднимаюсь с места. Не гляжу на Эриха. Даже нос в его сторону не поворачиваю. Боже, у меня столько проблем, а я краснею из-за парня. Какой же идиотизм. Но чем больше я пытаюсь себя убедить в том, что Эрих просто препятствие, тем сильнее я понимаю, что он — освобождение. Лекарство. Такое ощущение, будто прикоснись я к нему пальцами, и тут же все мои проблемы испарятся, как и туман, над Броукри по утрам. Это наивно, но это чувствуется так же явственно, как и страх. Как и опасение угодить в очередные неприятности. Я знаю, что у меня перед носом столпились уродливые, назойливые проблемы. Но, в то же время, я знаю, что будет легче преодолеть их, опираясь на кого-то. И этого «кого-то» можно выбрать. Нужно выбрать, потому что я не поверю Конраду, не поверю Лиз. А ему поверю, и черт его поймет — почему.
— Ну, и что это было? — спрашивает меня подруга, когда мы выходим из кабинета. У нее любопытные карие глаза, и пухлые губы в мелких трещинках. — Даже глухонемой бы вас раскусил, Адора. Ты спятила?
— Что?
— Вы бы еще вскочили и подрались.
— Не выдумывай, — я усмехаюсь, — мы просто…
— …просто сошли с ума. Ох. В первый раз это спишут на семейные баталии: Ривера против де Веро. Но во второй — люди заметят неладное.
— Нечего тут замечать.
— Есть чего. И не спорь. Наших тошнит от ребят из-за стены, Дор. Только ты еще не морщишься, едва они проходят мимо. Обычно на черно-белых танцах — на осеннем балу — в шкафчики бросают записку с тем цветом, которого должен быть наряд. Правильно?
— И что?
— Угадай, сколько из наших ребят получат белый цвет? А кто черный? Разделение не только на уровне ваших папаш, но и здесь, в университете. Если кто-то узнает, что Эриха спасла ты, поднимется не просто шум. Тебе придется трудно.
— И что со мной сделают? Перестанут общаться? Переживу.
— Ты так говоришь, потому что никогда не была по ту сторону. Тебя все уважают. Ты всегда в центре внимания. Даже когда не видишь этого.
— Мне все равно, что обо мне думают.
— Конечно. Тебе все равно, пока думают о тебе только хорошее.
Я перевожу взгляд на подругу и протяжно выдыхаю. Хочу сказать, что устала в свой адрес выслушивать наставления и тирады, как вдруг врезаюсь в чью-то спину.
— Ой, — срывается с моих губ. Поднимаю голову и вижу столпотворение. Студенты не говорят громко, но гул стоит такой, что хочется зажать уши руками. Все шепчутся, глядят друг на друга во все глаза, а я недоуменно встаю на носочки, пытаясь разузнать, в чем же дело? Что случилось? — Ты видишь что-нибудь? — спрашиваю я у Лиз. Подруга так же, как и я хочет протиснуться сквозь толпу в центр. Мы оставляем позади несколько студентов. Я продолжаю путь к эпицентру неприятностей, ощущая, как сосет под ложечкой, а Лиза улыбается парням, милостиво отошедшим в сторону. Наверное, думает, что не перевелись еще рыцари. Я бы поспорила. Пока она заигрывает с потенциальными жертвами, я рьяно и нагло протискиваюсь вперед, и, оставив позади шепчущую и переговаривающуюся толпу, примерзаю к месту.
— О, боже мой.
На стене — протяженностью в несколько метров — красуется ярко-красная надпись. Я и подумать не могла, что увижу подобное, но спорить с очевидным — глупо. КАТАРИНА: написано на деревянных, лакированных досках, когда-то новых и нетронутых.
— Что еще за Катарина? — спрашиваю я сама у себя и недоуменно морщу нос. Это же краска, правда? Это алая, вязкая краска. По-другому и быть не может!
— Отойдите! — говорит кто-то, а я не могу пошевелиться. Все гляжу на эти гигантские буквы и почему-то не могу дышать. Кому понадобилось совершать подобное? Почему он решился на это именно сейчас? Неужели все связано: сердце, Кристофер, надпись? Голова идет кругом. Я хватаюсь пальцами за лицо, а потом вдруг встречаюсь взглядом с деканом Обервилль. Она отодвигает меня назад, а сама становится к надписи спиной, будто смогла бы закрыть ее своими костлявыми плечами. — Здесь нет ничего интересного, расходимся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});