— Что в этом подозрительного? Отец просто хорошо замел следы. Вот и все.
— Но мне прислали сердце, Мэлот. Настоящее сердце! И этот псих на свободе. Как я могу сидеть здесь и ничего не делать?
— Еще скажи, что у тебя есть план.
— Так и есть.
— Правда?
— Да.
— И меня ты не посвятишь?
— Чтобы ты все испортил? Чтобы нажаловался папочке? — я подхожу к брату и резко вскидываю подбородок. Внутри все так и бурлит, но не от ненависти, а от горячей обиды и одиночества. — Как бы я хотела, чтобы ты был со мной рядом. Но ты всегда против меня. Всегда, Мэлот. Что бы я ни делала, куда бы ни пошла — ты всегда делал мне больно.
Парень отворачивается.
— У меня не было выбора.
— Что это еще за выбор: помогать сестре или пытаться сжить ее со свету?
— У меня не было выбора, — рыча, повторяет он, на этот раз смотря мне прямо в глаза. Мэлот недовольно скалится. — Я не хотел быть на твоем месте.
— Как это понимать?
— Не хотел, чтобы наши родители…, чтобы они…, - он запинается и нервно проводит руками по волосам, — какая к черту разница. Ничего уже не исправить.
— Отлично оправдание.
— Я не собираюсь перед тобой оправдываться.
— А стоило бы, Мэлот. Есть тысячи вещей, которые я хотела бы тебе сказать. Но я не знаю, с чего начать и как закончить. А, может, лучше и вовсе помалкивать, потому что нет чести в том, чтобы выглядеть жалкой в твоих глазах. Ты все равно не поймешь.
— Да, я не пойму. И ты меня не поймешь.
— Неужели так сложно услышать друг друга?
— Это самое сложное.
Мэлот глядит на меня своими сине-зелеными глазами, и я вновь замечаю, как много веснушек на его носу. Мы молчим, но хочется сказать так много, а слов нет. И их никогда нет, когда они нужны. Брат еще пару минут стоит около меня, а затем он уходит, словно и вовсе не пересекал порог моей спальни. Странные мы. Странные люди. В порыве несемся друг к другу, а потом также быстро убегаем, надеясь притвориться, будто ничего не было. Но оно было. И память так просто не сотрется. Мэлот стоял здесь, напротив меня, и в его глазах я увидела какое-то сожаление, вину. Неужели мой брат умеет чувствовать? Устало и тихо я вновь сажусь на подоконник, подогнув под себя ноги. Я и не заметила, что вновь стало холодно. Люди умудряются согревать друг друга неосознанно. Жаль, что у них не хватает ума заметить это.
На следующее утро, сразу после завтрака, я запираюсь в своей комнате и жду, когда дома никого не будет. Отец уезжает в главный офис, мать — на собрание профкомитета. Я никогда не понимала, чем она занимается, но не лезла в это. Мэлот уходит в университет, и только тогда я открываю дверь. Поднимаюсь на третий этаж — этаж родителей, туда нас с братом обычно не пускали — и останавливаюсь только перед дверью в кабинет отца. Не знаю, что чувствую, но в груди так горячо, что мне трудно дышать. Несколько раз я тихо и робко касаюсь пальцами дверной ручки, но затем меня что-то останавливает. Страх это или что-то иное — я не знаю. Но внутри переворачиваются все органы, а голова свистит от сигналов тревоги, которые взаимодействуют с отделом мозга, отвечающим за интуицию и защитную реакцию. Ох, как же сложно. Я слышу, как где-то убирается Мария, натянуто и неуверенно улыбаюсь, а потом все-таки обхватываю пальцами дверную ручку. У меня нет пути назад, я должна узнать правду.
Открываю дверь. В глубине души удивляюсь, что кабинет открыт. Наверно, папа не подозревал, что опасность поджидает его внутри дома. Переступаю через порог и громко выдыхаю, замерев от трепета. Здесь Эдвард де Веро проводит практически все время, что обычные отцы проводят со своими детьми. Здесь он сидит — за большим креслом, обитым синим бархатом, здесь он делает записи — на желтоватых листах, вверху которых золотая, блестящая эмблема-печать де Веро: две пересекающиеся буквы — ЭВ. Эта лампа освещает его карие глаза, медовые волосы, морщинки у губ, грубый подбородок, длинные пальцы. И здесь Эдвард де Веро курит сигары — около окна, закрытого плотными шторами. Запах до сих пор стоит терпкий. В воздухе витают слабые витиеватые узоры от дыма. Я смотрю на столик, представляю, как отец тушит сигару о стеклянное дно пепельницы, бесстрастно и ловко, а затем уходит, накинув на широкие плечи черный пиджак.
Приходится встряхнуть головой, чтобы привести себя в чувство. Я протираю лицо и подбегаю к столу, который оказывается таким высоким, что достает мне до талии. Ох, мне и в голову не приходило, что Эдвард де Веро — настоящий великан. Как давно я не стояла с ним рядом? А как давно мы с ним не говорили?
В очередной раз зажмуриваюсь. Чтобы разобраться, нужно холодно мыслить. А мне никак не удается избавиться от эмоций. Я то и дело начинаю жалеть себя, сетовать — какая же я глупая и слабая! Пора повзрослеть. Пора привыкнуть к тому, что не все в этом мире в нас верят, и не все хотят стать нашими друзьями. Да, моим родителям нет до меня дела, но есть причина, и я должна взять себя в руки, чтобы, наконец, найти ее.
Усаживаюсь в кресло и придвигаю к себе папины документы, последние записи. Он редко выходит из кабинета, а значит — здесь вся его жизнь, все его тайны. Почти уверена, что справок об операции мне не найти, однако я надеюсь отыскать хоть что-нибудь. Отец хранит деньги и важные документы в сейфе, ключ от которого есть только у него. Туда я и не буду пытаться проникнуть. Выходит, поле моего боя — стол, мусорное ведро и книги. Я и подумать не могла, что вести расследование так сложно.
Спустя несколько минут моя голова пыхтит от боли. У отца столько записей, что я и не знаю, какие из них важные, какие касаются меня, а какие — просто чепуха, написанная им во время скучного телефонного разговора. Например, в блокноте я увидела запись об усилении безопасности на территории поместья. Мое воображение уже нафантазировало маньяка, прячущегося за воротами крепости де Веро с кровавыми по локоть руками. Меня тут же бросило в жар, а потом я опустила взгляд ниже и поняла, что речь идет не о нашем доме, а о новом строительном объекте, куда отец направил людей из охранного бюро. Что ж, никто и не думал, что будет легко. Покончив с документами на столе, проверяю ящики. Пустые листы, припрятанная бутылка скотча. Хм, это уже больше похоже на того Эдварда де Веро, которого я знаю. Сломанные карандаши, нож с выдвижным лезвием, сплетенные скрепки, разбросанные и, наверняка, негодные текстовыделители…, мой отец не смог бы поладить с Дэброй Обервилль, уж точно. Груда мусора — одним словом ничего дельного и нужного. Поднимаюсь с кресла и усаживаюсь рядом с мусорным ведром.
— Ох, — морщусь я, потирая лоб. Нашла, чем заняться. Поджимаю губы и заглядываю вовнутрь. Порванные бумажки, какие-то пакеты…, я достаю лакированный документ, его трудно не заметить, и внимательно читаю заголовок: свидетельство о заключении брака. У меня брови подскакивают вверх. Эдвард де Веро и Сьюзен Штольц. Как странно. Почему папа выкинул свидетельство в урну? Может, ошибся?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});