«Капитану танкера «Пассат» тчк По вашему сообщению о рдо от капитана порта Уолфиш-Бей считаем необходимым сообщить следующее двтч при неполучении топлива с вашего танкера Южной экспедиции складывается крайне тяжелое положение зпт срыв плановых работ тчк Поэтому примите все меры получения топлива Уолфиш-Бее зпт однако зпт учитывая крайне сложное отношение стороны командования порта зпт не подвергайте себя излишнему риску зпт действуйте умно зпт дипломатично зпт не теряя достоинства советских, моряков тчк Учитывая подорожание топлива мировом рынке зпт разрешаем приобретение топлива не дороже двух зпт трех долларов баррель сравнении ранее существующими ценами тчк Окончательное решение вопроса ваше усмотрение тчк Огуреев».
Танкер — судно особое: топливо! Путешествуешь по морям и океанам, как на бочке с порохом. Увы, при всем том, что с каждым годом любые суда, в том числе и танкеры, становятся все более совершенными, топливо, налитое в стальные танки, остается топливом, этаким жестоким, коварным дьяволом, ежечасно ждущим малейшей оплошности экипажа, чтобы в мгновение ока превратить танкер в ревущий, огненный шар. Вот почему наиболее мрачные страницы истории морских плавании посвящены танкерному флоту: то в одном море, то в другом, в открытом океане или возле пирса вспыхивает вдруг гигантский огненный смерч, взрываются пустые емкости танкеров от скопившихся там газов; разливаются на многие мили нефть и мазут из распоротых о рифы днищ железных чудовищ, губя природу и прекрасные пляжи. Ох, топливо! Топливо — это жизнь, движение, экономическое развитие, путь от отсталости к прогрессу. Жизнь замирает, когда нет топлива. Топливо — это мир и война, надежды на день сегодняшний и на будущее, это тепло в домах, яркие витрины магазинов, суда, уходящие в дальние плавания, и гигантские ракеты, рвущиеся в космос. Топливо — это рыба, которую должны выловить рыбаки Южной экспедиции, рыба, которую так ждут на суше. Топливо — это безопасность мореплавания, потому что любой теплоход без него — жестянка, лишенная движения, потенциальная жертва любого очередного шторма, не говоря уж об урагане.
О, это топливо! Русов неторопливо шел по длинным пустынным коридорам, заглядывая во все закоулки громадного судна, в каюты, курительные салоны, в кают-компании командного состава и матросов, осматривал пепельницы, а порой отодвигал то кресло, то диван и принюхивался: не пахнет ли дымом? Нет, не дымом пожара; коль что-то где-то загорится, автоматическая сигнализация даст об этом знать, а дымом от сигарет и трубочного табака. Курить на судне, кроме как в специально отведенных местах да в ходовой рубке, по особому разрешению вахтенного помощника капитана, строжайше запрещено.
Время к ночи. Пустынность. Вот еще одна из особенностей работы на танкерах — постоянное ощущение, будто люди покинули несущийся по океану теплоход. Маленькие на танкерах команды. И одни из моряков на вахтах, другие в каютах. Спят. Отдыхают. Случается — за весь рейс лишь два-три раза увидишь одно и то же лицо...
Мерный, мощный рокот двигателей. Нагоняя время, шли на полной, крейсерской скорости, благо погодка способствовала — ровный, в пять баллов ветер в корму подгонял танкер почти что от мыса Агульяс. Хотя бы продержалась такая погодка еще с недельку, только бы было тихо и спокойно в районе южного промысла!
Ах, это топливо... Русов не помнит рейса, чтобы его не ждали на промысле, чтобы рыбаки не торопили танкер: «Быстрее, работаем на подсосе, торопитесь, торопитесь!» И не бывало такого, чтобы не возникали какие-нибудь конфликты при получении топлива в иностранных портах. Или фирма отказывается продать солярку, или заламывает такие цены, что глаза лезут на лоб, то топливные пирсы заняты танкерами, пришедшими раньше твоего, и на рейде пять-шесть судов, очередь! Показалось вдруг, будто кто-то идет следом. Русов поежился, но не обернулся. Из каюты Алексанова слышались голоса. Зашел: механики «забивали» «морского козла». Глянули все вопросительно на Русова, Алексанов кивнул: не волнуйся, чиф, тут порядок. Грохнул костяшкой по столу: «Рыбу считайте!» — поднялся, вышел следом за Русовым, сказал:
— Посоветоваться с вами хочу, Николай Владимирович. — Русов вопросительно глядел на него, и Алексанов, слегка помявшись, сказал: — Решил я завязать с морями...
— Да ты что? Такой механик и...
— Девушка моя, Анютка, сказала: «С тобой вдвоем хоть на край света, Петенька, а будешь ходить в моря, потеряешь ты свою Анютку...» Таких, как Анютка, чиф, терять нельзя. Вот и порешили мы: на край света. На золотые прииски, в область Магаданскую.
— Ну ты даешь, Петя! Не отпущу! Мало ли еще на какие острова придется высаживаться. Как без тебя обойдусь?
— Ничего, высадитесь. — Алексанов помолчал, сказал: — Пай там вступительный, Коля, три тысячи, а я еле-еле наскреб две. Поможешь?
— Ни копейки от меня не получишь. И останешься в море, Петя. Все, отстань, и слушать не хочу.
Двери, повороты, трапы. Из столовой команды доносилась музыка и приглушенные, курлыкающие голоса. Русов заглянул: женщина и мужчина лежали в постели, целовались, говорили какие-то слова. Тьфу, тут и без фильмов-то что только не пригрезится во сне... Ну, Долгов! Девчонка знакомая на кинобазе у судового «крутильщика кино», вот тот и набрал «кинух» про любовь...
Горел свет в каюте Володина. Разложив чертежи главного двигателя, стармех что-то выискивал в них, кивнул на приветствие Русова, коротко глянул в его лицо туманным взором.
— Эй, дед, очнись, — позвал его Русов. — Что новенького дома? Шлют приветы, не забывают, а?
— Что новенького? — пробормотал стармех. — А что у нас может быть новенького? Шатун шатается, мотыль мотается... Вот какой-то шумок в третьем цилиндре, Коля, какой-то подозрительный, понимаешь, шумок.
— Шатуны, цилиндры. Что дома? Все живы-здоровы? Все в порядке?
— А что может случиться дома? — удивился Володин. — Живут. Пишут. А вот главный двигун уставать начал, Коля. Боюсь, выдержит ли?
— А ну тебя. Сам ты шатун.
Черт знает что, не люди, а механизмы, придатки машин, поговорить ни о чем не могут, кроме как про свои судовые заботы... А, кок еще не спит. Русов толкнул дверь, Донин вскинулся из койки, лежал он со счетами на тощей груди, что-то подсчитывал. Засмущался, сунул счеты под кровать, листок исписанный упал на палубу, Русов поднял его, мельком взглянул в кривые строчки: «Мухер — шесть», «Костюм», «Грудь резиновая»... удивился, пожал плечами, спросил:
— К заходу в Лас-Пальмас готовишься? Прости, а что это такое: «грудь резиновая»?
— Понимаешь, Коля, баба у меня плоская, что доска стиральная. А в том Пальмасе, говорят, есть магазин, где грудями резиновыми, надувными торгують... Какую хошь, хоть с ведро, накачать можно...