и не совсем правда.
Демин криво усмехнулся:
— Непонятно говорите, Аникей Панфилыч. Ударил вас Дмитрий Ульяныч или нет?
Неожиданно для самого себя Травушкин откровенно признался:
— По совести сказать — не бил.
— А зачем же писали? — Демин удивленно расширил карие глаза, извилистые черные брови его дернулись вверх. — Как это — не бил, а вы пишете: по сусалам…
— Кричал он сильно… замахивался, — медленно рассказывал Травушкин, чувствуя почему-то облегчение оттого, что сознался в лживости своей жалобы.
— Замахивался! — возмущенно воскликнул Гришин. — Это же совсем иная статья, папаша!
— Конечно, иная, — поспешно согласился Травушкин. — Только ведь и от замаха человек сохнет. И опять же обидно… Не молоденький уж я…
— Стало быть, вы от обиды написали и немножко преувеличили? — подчеркнуто вежливо спросил Демин.
— Именно так, — охотно и торопливо подтвердил Травушкин. И снова подумал: «С перепугу ото всего отказываюсь. Теперича совсем пропал. Клевету припаяют». Ему непонятно было, как так сразу и очень просто вышло. Либо и вправду Демин слово какое-нибудь знает, если пес на него не бросается и сам хозяин растерялся перед ним, будто перед нечистой силой.
— Что же! Все ясно! — Демин мягко и снисходительно улыбнулся. — Значит, можно вашу жалобу считать недействительной? — спросил он, пристально глядя на растерянного жалобщика.
— Точно так, недействительной, — с готовностью повторил Травушкин, чувствуя, что у него от этого разговора по всему телу уже пот начинает выступать.
Гришин вытащил из портфеля бумажку и положил ее на стол. Травушкин узнал в ней свою жалобу.
— Что же с ней теперь делать? — озабоченно и озадаченно спросил следователь, глядя то на Демина, то на Травушкина.
— Воля ваша, — буркнул Травушкин.
— По моей воле, — опять дружелюбно заулыбался Демин, — я бы ее на вашем месте, Аникей Панфилыч, порвал и больше таких жалоб не писал. Писать надо всегда правду, а если неправда — зачем же людей морочить?
— Можно и порвать, — поспешил согласиться Травушкин.
— Значит, мировая! Вот и прекрасно! — Демин встал, прошелся по комнате. — Ну, товарищ Гришин, вы свое дело сделали. Полагаю, теперь ни Демьяна Фомича, ни Дмитрия Ульяныча нет смысла допрашивать. Езжайте и доложите прокурору, чем все кончилось. А я еще посижу с Аникеем Панфилычем.
Травушкин успокоился было, но, когда Демин сказал, что останется, его снова взяла оторопь. О чем же секретарь собирается разговаривать с ним? Не о вредительстве ли? «Напрасно я от жалобы-то отказался. У председателя против меня акты, а у меня против него теперь шиш голый!»
5
Проводив Гришина, чтоб того не тронул Ведмедь, Травушкин вернулся в комнату и засуетился. Схватил самовар, налил его водой из ведра, стоявшего у порога.
Поняв, что его хотят угощать чаем, Демин стал отказываться:
— Напрасно беспокоитесь, Аникей Панфилыч.
— Ну как же! — растроганно и гостеприимно заговорил тот. — Невозможно иначе. По русскому обычаю. Гость вы для меня редкий… и не какой-нибудь… не сосед или сват, а, прямо сказать, первеющий! По-старинному-то если прикинуть, вы поболе земского начальника. А где это видано, чтоб земский запросто в избу к простому мужику… А вы вон как… не погнушались. И обращение тоже… Ведь за такую мою кляузу земский ногами на меня топотал бы, а то и лещей надавал. Не бреши! А вы, Лексан Егорыч, голоса не повысили. Это же понимать надо! Так что уж дозвольте ото всей души… доставьте удовольствие. Самоварчик живо закипит, я его сосновыми шишечками…
В открытое окно скоро в самом деле потянуло душистым сосновым дымком. Пока поспевал самовар и старик собирал на стол, Демин побывал в саду, внимательно осмотрел его. Вернувшись и садясь за стол, он сказал:
— А садик у вас хороший! В нем не одни вишни — есть и сливы, и груши, и яблони, и смородина.
— Всего понемножку, — сказал Травушкин. — Только разве же это сад! При бате моем тут был сад до самой аж до речки. Отрезали… у всех отрезали. А зачем? Голо теперь на том месте. Свиней пасут.
— Это вы правильно говорите — напрасно сад извели. Отрезали, наверно, потому, что лишняя земля была за колхозниками. Ну и сделали б колхозный сад.
— Ежели бы так, Лексан Егорыч…
— А вы бы подсказали.
— Кто станет слушать мою подсказку? Ну-с, давайте закусим, Лексан Егорыч. Насчет чего-нибудь такого… я уж не знаю как… дозволяется ли вам…
На столе, накрытом чистой льняной скатертью, шумел самовар, стояли чашки, чайник, мед в эмалированной миске, скворчала сковорода горячей яичницы на свином сале. Демин окинул все это быстрым взглядом.
— Это вы на спиртное намекаете? — усмехнулся он. — Во благовремении, как говорится, почему же! Ее же и монаси приемлют. А мы, коммунисты, не монахи, Аникей Панфилыч. Запрещения нет! Но лично я — непьющий.
— Вот, стало быть, как! А я думал, партейным нельзя к ней прикладываться, хотя того в уставе вашем не сказано.
— Вы знаете устав партии?
— Читал. Из любопытства. Сыны-то у меня партейные. Не подумайте, что сам собирался вступать.
— Почему нельзя так думать?
— Да кто же тут меня примет? Я же, по-ихнему, «бывший»!
— По-чьему это «по-ихнему»?
— Руководов наших разумею.
— А на самом деле?
— А на самом деле, Лексан Егорыч, какой же я бывший? Жил, правда, хорошо, не жалуюсь. Земли Советская власть давала вволю. Только трудись. Но ничего особо лишнего, Лексан Егорыч. Ну, было у меня в ту пору две коровенки, десяток овечек, две лошадки… вот и все мое богачество. Насчет работников попреки тоже. А я их не держал, случалось только — иное лето возьмешь на недельку-другую в страдную пору, ежели неуправка… Это же и Советской властью дозволялось.
— А за что же вас раскулачивали?
Травушкин развел руками:
— А бог их знает! Погорячились, видно. Благодарение господу, областные власти разобрались быстро, а то бы мне Сибири или Соловков не миновать.
— Говорят, вы до сих пор злитесь на колхозников за раскулачивание?
— Мало чего не наплетут на человека. Зачем бы я злиться стал? И какой в той злости толк?
— А почему же вы пищу на стане портили?
Травушкин чуть блюдце не выронил из руки. «Вот оно что! Вишь, с какого боку подъехал! Ну и хитер. Нет, не простят они мне пересолы эти! Как же быть? Вразуми, господи! Сознаваться не надо. Нельзя! Хватит и того, что с жалобой промахнулся…»
— Наветы, Лексан Егорыч, наветы! — сказал он. — Ничего такого с моей стороны не было. Поверили Кулькову А он, Кульков-то, либо по злобе, либо ему померещилось. Ну, подумайте сами: для чего бы я стал займаться таким делом? Смеху подобно, Лексан Егорыч. Ребячья затея. А дело-то простое: стряпуха в том повинна. Помощницы у ней нету, все делать ей