Читать интересную книгу Выздоровление - Владимир Пшеничников

Доклад мы переждали организованно, зная, что следом придется и акт ревкомиссии заслушать, и только уже после можно будет высказываться. Но знали и то, что прения откроет Володя Смирнов, так как человек он молодой, исполнительный, читает порядочно, хоть и простой тракторист, да и насчет выступления парторг с ним заранее договорился. И это правильно, ведь не каждый может начать высказываться от души сразу после со всех сторон обдуманных и отпечатанных на машинке докладов, а Володе Смирнову не впервой, хотя, понятно, и ему не просто. На сей раз он минут пять буксовал, обращая наше внимание на какие-то очень уж верные слова из отчетного доклада, только на большее его не хватило. Все мы видели, как подергал он замок-«молнию» на куртке, пригнул голову…

— Обидно, товарищи, — сказал Володя Смирнов, — что ни разу за последние пять лет мы не слышали в этом зале отчета о выполнении всех без исключения доведенных планов. Сегодня Николай Степанович доложил, что выполнили план по шерсти. А как выполнили-то? Если бы закупленную у населения шерсть колхозу в зачет не поставили, еще неизвестно, выполнили бы, — Володя глотнул воздуха и поглядел прямо на нас. — Короче, предлагаю колхоз разукрупнить и заменить название.

Когда до нас дошло, мы и расшумелись маленько, но скоро все же послушались парторга и притихли.

— Это как же тебя понимать? — спросил Ревунков Володю Смирнова с таким решительным и нетерпеливым видом, что мы и вопрос-то не сразу поняли.

— Че он сказал? Молчать, сукин кот? Или как? — поспешил уточнить кто-то с глушиной у востроухого соседа.

— А так, — Володя Смирнов прямо посмотрел на Ревункова. — Двадцать лет мы имя Василия Ивановича Чапаева позорим. Хватит, наверное…

И мы опять зашумели.

— Т-ты, сопляк! — привстал со своего места пенсионер Делов, Иван Кузьмич, кажется. — Двадцать лет назад мать тебе возгри подолом вытирала! А колхоз вы погубили, обормоты сопливые! Все ж-ки думай, че городишь!

— Правильно говорит! Разукрупнять!

— Деловой нашелся! Садись, скорее кончим…

— Да… коню… конвой! — до такой, значит, степени богат и силен русский язык.

Ревунков чуть графин не расколотил, призывая нас к порядку.

— Давайте, товарищи, будем помнить, где находимся, — сказал парторг, когда мы притихли под его осаживающими жестами. — Не на конюшне. А ты, Смирнов, высказывайся до конца.

— Ну, что, — Володя замялся, — колхоз предлагаю назвать «Лопуховский»…

— А почему не «Тормоз коммунизма?» — съехидничал кто-то в задних, молодежных рядах.

— Артель «Напрасный труд»!

— «Ржавая борона»!

— «Хох-ло-ов», — прогудел кто-то из угла в пригоршню, намекая на глупое председателево прозвище… не будем его поминать.

— Тихо, товарищи! — прикрикнул Ревунков. — Ти-хо!

А президиум вел себя сдержанно, только телятница Варвара Метелкина заметно конфузилась, а у Гончарука шея стала пунцовой, и, куда он смотрит, было непонятно.

— Ну, это я так предлагаю, — совсем уж потерянно сказал Володя Смирнов.

— Дайте тогда мне слово, — без натуги пробасил со своего места Василий Матвеев, но все его услышали. Володя Смирнов поспешил очистить трибуну, только успел еще крикнуть:

— Главное, чтоб бригады разукрупнить! — и не на свое место пошел, а сел в первом ряду; там что-то строчил в тетрадку человек из районной газеты, которого в президиум не позвали, и, как его звать, нам осталось неизвестным.

Ну, а Василий Матвеев, по предварительным расчетам, должен был сказать, что прошедшим летом он оказался без вины пострадавшим от рук районных народных контролеров, потому что новый комбайн «Колос» его звено разукомплектовало не самовольно, а по указанию бригадира, сославшегося в свою очередь на главного инженера… Но Василий начал с того, чем Володя Смирнов закончил.

— Все правильно, — сказал, — надо что-то делать. Если кто помнит, на наших землях четыре колхоза работали, а теперь три бригады по сорок человек…

— А че такого? — перебили с места. — Водятся, значит, людишки! По сорок-то человек…

— Витухин, попросишь слово — дадим, — сделал замечание Ревунков, строго посмотрев в зал.

— Людишки водятся, — усмехнулся Василий Матвеев. — Как пингвины на Говорухином пруду. Ведь только что было прочитано: по триста с лишним гектаров пашни на брата приходится — это как?

— А надо сколь? — заинтересовался пенсионер Делов (имя-отчество у него какое-то сомнительное, а бабку его Настей зовут).

— Да хоть бы раза в полтора меньше, — сказал Василий Матвеев. — А то и эти триста только по бумажке приходятся. Прямо коснись: что эти сорок человек в бригаде делают? Дружка за дружку прячутся. А глотки перед бригадиром хором дерут! Этому то дай, другому — другое. Эти на свадьбу просятся, те — на похороны. Хватит одного бригадира на всех? То-то… А будь в бригаде десять, пятнадцать человек — за кого прятаться? И от бригадира толк. А то пятерых из сорока выслушал, обеспечил… или хоть тридцать девять! А один-то все равно остался. И куда он? Пойдет-то куда?

— Да ты прямо говори!

— А я все боком! — Василий Матвеев передернул плечами, выпрямился, и мы увидели: да, звеньевой, жалко, Что его звено по осени разбежалось, увидав, как сдельщики их в зарплате обскакивают. И на контролеров он, оказывается, не в обиде; а бригады, наверное, и правда лучше бы разукрупнить…

— В звеньевых глянулось, теперь в бригадиры метишь? — подбросил кто-то вопросик из средних рядов.

— Да хоть бы и так, — усмехнулся Василий Матвеев, — если только ты, Витухин, за меня проголосуешь. Короче, я предложение Смирнова поддерживаю. Все у меня.

Он уже начал спускаться со сцены, когда его окликнул встрепенувшийся Ревунков:

— Погоди, Софроныч, а как же ты работу правления за отчетный период оцениваешь?

Василий Матвеев вернулся к трибуне и сказал:

— Работу правления я пока никак не оцениваю.

— Так не бывает, — заметил Ревунков.

Василий подумал и сказал:

— Ну, тогда удовлетворительно, — и пошел на место.

Вот эти слова Верка обязательно в протокол занесла, потому что больше вопрос не поднимался вплоть до утверждения решения. Начав толковать о дроблении комплексных бригад, дошли до обособления животноводческих ферм, кормачей — всей этой братии с кормоцеха и пропашников. Оказалось, что бригадиры и завфермами «за» были чуть ли ни тыщу лет, только на фермах просили хотя бы по одному колеснику оставить.

Не забылось и второе Володино предложение. Нам показалось, что один только пенсионер Делов (или как там его) шумел, что не названия менять, а работать надо. Но с этим никто и не спорил, что не надо работать, только уже ясно стало: если не сделать чего-то необычного сегодня же, шум забудется, и завтра все пойдет, как и шло.

В перерыве набросились на курево, утыкали «бычками» чистейший сугроб перед крыльцом ДК, выросший, пока мы шумели в зале. Задувала поземка, могло и сверху сыпануть, но не о погоде речь, она-то уж точно мимо протокола.

— Разве это порядок? — слышалось. — Как все равно, что бездетные живем…

С нами покуривал паренек из газеты, и неподалеку от него кто-то посетовал:

— Только и читаешь: не по-хозяйски, бесхозяйственность… Ну, вот, допустим, собрался я стать хозяином. Че мне делать?

— Языком поменьше молоть, — ответили свои же.

— Ладно! Стал я немым…

— Ну, и работай.

— Тьфу! А я че делаю?

— Лучше работайте, — посоветовал корреспондент. — Как дома.

— Если он начнет как дома работать, ему штаны придется вскладчину покупать!

И смех — значит, Витухин там, человек-то еще…

— Товарищи! — прямо взмолился Ревунков после перерыва. — Выступили шесть человек, и еще ползала руки тянут…

— Га-а-а! — ответили мы.

— Я предлагаю дать слово еще двоим…

— Га-а!

— …и прекратить прения! У нас двенадцать вопросов повестки дня впереди!

— Га-а-а!

В общем, не напугал он нас этой повесткой, и окорот сделали только после того, как еще пятеро высказались. Начинал-то каждый о своем, а приходил все к одному: разукрупнить бригады. С этих позиций мы потом и предвыборную платформу Гончарука уточняли, в пот и краску человека вогнали.

Пока дочерпывали повестку дня, кое за кем жены, ребятишки приходили да так и оставались в зале, как на бесплатном кино, потому что уже ни один вопрос без шума не решался. Даже на выборах пенсионного совета забуксовали на добрых полчаса, после чего тот самый Делов (Егор Кузьмич, оказывается) с собрания ушел, потому что его кандидатуру сняли как бесполезную.

А колхоз так и настояли переименовать.

— Не, ну, вы, мужики, даете! — ухмыльнулся повеселевший Гончарук. — Это сколько же нам бумаг придется переделывать! Печать переливать… Хорошо еще железобетонную стелу на въезде не установили.