– Ну да. – Мик поморщился. – В детстве я много пел на улице, чтобы заработать на хлеб. – Поймав ее вопросительный взгляд, он продолжил: – Когда у нас становилось совсем пусто в доме, мама брала меня с собой и шла на улицу. Там она клала перед нами платок на мостовую, и мы вместе пели, а люди кидали нам медяки. А петь приходилось очень долго – порой целый день. Зато было что поесть на ужин.
У Сайленс сжалось сердце. Мик говорил об этом легко, даже с бравадой. Однако она теперь знала его гордый характер и представляла, как ему было больно и унизительно просить деньги на улице.
– Сколько тебе было лет?
– Точно не помню, – задумчиво ответил он. – Но это одно из моих первых воспоминаний детства – как я сидел на том углу, а была зима и дул ледяной ветер.
– О боже, это ужасно, – сочувственно проговорила Сайленс.
Мик глянул на нее со злобной иронией и произнес:
– Ну что ты, у меня бывали дни и похуже.
Она закусила губу. Действительно, в Сент-Джайлзе деньги никому просто так не давались. Бедняки приезжали в Лондон отовсюду: из далеких и близких деревень, из Шотландии, Ирландии и даже из далеких европейских стран. Рабочих рук было слишком много, а мест, где платили деньги, – мало. Так что все вертелись, как могли. Сайленс видела толпы женщин, которые возвращались после позорной ночной работы. И таким способом кормились не только женщины, но и дети, причем среди них попадались и мальчики.
Сайленс глянула на Мика из-под опущенных ресниц. Его не зря называли Красавчиком: у него были темные большие глаза, чувственный рот, густые волосы цвета воронова крыла. Несомненно, в детстве он был очень милым мальчиком.
Слишком милым для такого места, как Сент-Джайлз.
– Ты ведь ирландец, да? – спросила Сайленс, но тут же пожалела об этом. Ирландцев в Лондоне было огромное количество, и местные их презирали.
Мик улыбнулся, и на щеках у него появились ямочки.
– Да, моя мама приплыла сюда из Ирландии, чтобы найти работу. На родине было совсем плохо. Ее мать овдовела и осталась одна с десятью детьми на руках. Во всяком случае так она мне рассказывала, потому что я с ирландской родней никогда не встречался. – Мик наклонился и взял со спинки стула рубашку. – Готов поспорить, твоя семья совсем другая.
– Да, – кивнула Сайленс. – Предки моего отца – все коренные лондонцы, а вот родня матери – из Дорсета. Они до сих пор там живут, только я редко их вижу.
– Я знаю, что у тебя есть сестра и брат.
– На самом деле две сестры и три брата, – с улыбкой поправила его Сайленс. – И я из них самая младшая. Самая старшая сестра, Верити, после смерти мамы вырастила меня и Темперанс, а когда умер отец, его дело унаследовал Конкорд. У них обоих есть семьи. Моего среднего брата зовут Аса, но я мало что о нем знаю. Он у нас, как говорится, «паршивая овца». Темперанс раньше управляла нашим сиротским приютом, а потом вышла замуж за лорда Кира. Ну, а Уинтера ты видел сам. Кстати, он мне ближе всех по возрасту.
Сайленс резко остановилась. Наверное, столь подробное повествование о родственниках выглядело очень глупо со стороны.
Ей пришло в голову, что, хоть она и не обладала такими несметными богатствами, как Мик, у нее было нечто гораздо более ценное – большая дружная и приличная семья. Хотя стоит признать, что в своем мире воров и попрошаек он добился очень многого. Подняться из самых низов и стать королем ночного Сент-Джайлза мог только исключительно умный и хитрый человек.
– У тебя было счастливое детство. – Мик произнес фразу утвердительно, но по его тону Сайленс чувствовала, что он не вполне понимал, как детство может быть счастливым. Боже правый, что же пришлось вытерпеть маленькому мальчику Мику О’Коннору?
– Да, – просто ответила она. – Отец воспитывал нас в строгости, но он любил всех детей и сделал все возможное, чтобы мы получили хорошее образование. Наша семья была небогата, но в еде и одежде мы никогда не нуждались.
– Значит, твой отец умел зарабатывать деньги, – кивнув, произнес Мик.
– Ты расскажешь о своей семье? – нерешительно спросила Сайленс. – Чем занималась твоя мама, когда переехала в Лондон?
– Я слышал, что до моего рождения она работала пряхой.
– А потом?
Мик устремил на нее холодный, лишенный каких бы то ни было эмоций взгляд и спокойно произнес:
– А потом она встретила монстра.
Сайленс накрыла головку Мэри Дарлинг рукой, словно пытаясь защитить ее от страшных слов Мика. Что же это был за человек, если даже самый безжалостный пират на Темзе называл его чудовищем?
Красивое лицо Мика исказилось ужасной гримасой боли и ужаса.
– Этот монстр будто заколдовал мать. Он умел красиво говорить и знал, как прятать свое злобное нутро. Он, как жирный паук, все плел вокруг нее паутину лжи, и вскоре она уже не могла из нее выбраться. Она полностью подчинилась ему и в конце стала смотреть на мир его черными глазами и вести себя так, будто всегда слышала в голове его голос. У этого чудовища была винокурня, и мама помогала ему гнать джин. Когда денег становилось мало, он заставлял ее идти на улицу и продавать себя мужчинам, а утром забирал все до последнего медяка. Иногда монстр гнал ее туда просто из прихоти, чтобы показать, кто главный в доме, и мама всегда подчинялась ему, настолько крепко он держал ее за горло. Это было словно наваждение.
– А твой отец? – храбро спросила Сайленс. – Ты знаешь его?
Но Мик не ответил ей. Он просто смотрел на нее красивыми темными глазами и молчал.
Мик увидел, как лицо Сайленс побелело. Наверное, история матери-шлюхи и картины страшной нищеты вызвали у нее отвращение? Или, может быть, ей стало немного жаль его? Но разве такое может быть – ведь она считает его дьяволом в человеческом облике?
Сайленс стояла перед ним, держа на руках спящего ребенка. На ней была только старая ночная сорочка длиной до середины икр и такая же потрепанная шаль. Босые ступни на толстом ковре казались особенно маленькими и изящными, и если присмотреться, то сквозь материю можно было разглядеть туманные очертания ее бедер. На мгновение ему показалось, что он увидел темный треугольник внизу живота, но скорей всего это были фантазии его воспаленной похоти. Мик просто смотрел на нее и уже чувствовал сильное возбуждение. Ему даже пришлось надеть рубашку навыпуск, чтобы хоть как-то скрыть выпиравшее достоинство.
И чем дольше Сайленс находилась в его спальне, тем тяжелее ему было бороться с мужским желанием. Неужели она не понимает, что с ним творится? Чем это может обернуться для нее? Сайленс прекрасно знала, что такие слова, как честь или жалость, для него ничего не значат, но продолжала соблазнять его полупрозрачной рубашкой и босыми ногами.