– А чего хочешь ты?
Я понял, что голова говорит со мной. Подчиняясь стадному чувству и страху, я хотел было ответить как все – но совершенно неожиданно для себя брякнул:
– Я… я хочу много-много денег. И чтобы поехать с Елизаветой Петровной в Баден-Баден. И больше не пить. И еще я хочу все вспомнить, когда проснусь. Я никому не скажу, честное слово – одной Елизавете Петровне!
В тот же миг грозный лик исчез, пропали барахтающиеся в пустоте человеческие фигурки, и я снова увидел аквариум с рыбкой.
– Молодец! – сказала рыбка. – Красавец! А они придурки. Ты даже не представляешь, как я не люблю подобных святош. Эти ленивые негодяи созданы с единственной целью – хотеть, хотеть, и еще раз хотеть! И никто из них не желает выполнять свое космическое назначение. Они думают, что у меня для них есть своя воля, и я чего-то от них желаю. Представляешь, какой идиотизм? Вместо того, чтобы попросить меня о том, что мне совсем просто, они на Суде постоянно требуют от меня захотеть чего-то вместо них, но при этом – для них. Мне! Захотеть для них! Это как если бы ваша корова вместо того, чтобы дать молоко, потребовала себе бутерброд с маслом. И каждый раз надо вникать во все их убожество – при том, что только в этой галактике мимо меня пролетает около миллиарда таких пузырей за одну вашу секунду. Но я же ничего не хочу! Ничего вообще… Для того и существует иллюзия Вселенной, чтобы населяющие ее призрачные создания страстно желали и жаждали вот этого самого… Ну ничего, они у меня попляшут! Я им такого захочу…
Я заметил, что рыбка плывет прочь, а сам аквариум как бы размывается, и с каждой секундой я вижу его все хуже. Но раздосадованный голос рыбки был еще слышен:
– Они думают, что проявляют благородную скромность, а на самом деле взваливают на меня отвратительное бремя. Они просят слишком много. Неоправданно, незаслуженно много. А ты, Можайский, умница. Ты понимаешь. Ведь даже для нормального доброго человека нет ничего приятнее, чем выполнить чужую просьбу – особенно если просят хорошие люди. Ты, Можайский, молодец…
Последняя фраза была почему-то сказана басом.
А в следующий момент я открыл глаза, увидел перед собой край подушки (наволочку давно пора было менять) – и вспомнил, что на сегодня назначен полет.
* * *
Я испытал странное раздвоение.
С одной стороны я помнил, что Капустин, Карманников и Пугачев совершенно реальны. Они действительно были здесь – и точно не приснились мне прошлой ночью. А вот остальное: черти с разноцветными гульфиками, американцы в военных пижамах, маршал А, события в подвале и, конечно, сам Всевидящий Глаз – это, видимо, было сном.
Я, разумеется, понимал, что высшая сила Вселенной не может быть рыбкой в аквариуме, и подобное сновидение отражает мою духовную незрелость и подростковые представления о Тонком мире. Но, с другой стороны, я не мог отогнать чувство, что нелепые видения моего спящего рассудка «в своей глубокой, бесформенной и невыразимой основе есть чистая правда…»
Помните, Елизавета Петровна, в старом письме вы изъяснили этими словами один из своих снов? Только в тот миг я понял вас до конца…
Я встал и подошел к окну.
Амбар, или, как его называли мои гости, ангар, стоял на месте. Перед домом собралось довольно много людей, было несколько колясок из города. Один господин, стоявший ко мне спиной, держал треногу и необычный фотографический аппарат, похожий на гигантскую кофемолку из-за кривой ручки на боку.
Перед амбаром стояли на часах два вооруженных винтовками солдата – их я не видел прежде. Наверно, Капустин показал городскому начальству пару фокусов с монетами.
Убедившись, что за окном все по-прежнему, я успокоился.
Было еще рано, и я чувствовал, что недоспал. Кроме того, мной овладело забытое и очень приятное детское ощущение, что в кровати меня ждут другие недосмотренные сны, важные и интересные. И, лишь только голова моя коснулась подушки, они немедленно стали мне сниться.
Мне привиделось, что я лечу на самолете!
Я сидел в гондоле и глядел вниз. Подо мною проплыла колокольня, потом – сирые домишки деревни, речка, пашня… Мы развернулись, и я увидел свою усадьбу. Людей перед ней теперь не было совсем – только ангар, и еще почему-то та высокая черная изгородь, что строили вокруг него черти в моем пьяном бреду. Но затем мы снизились, повернули и все скрылось за деревьями. Впереди появилась взлетная полоса.
Все это время ручка, торчавшая из пола, двигалась сама собой, словно ею управляла невидимая рука. Тут я вспомнил о коварном плане обрушить аппарат на землю и погубить меня, чтобы не было никаких свидетелей, и мне стало так страшно, что руки мои вцепились в борта гондолы; я собирался уже для предотвращения несчастья спрыгнуть вниз сам…
Но мы снижались ровно и плавно; через минуту колеса благополучно коснулись земли – и самолет, подпрыгнув несколько раз, покатил по полосе. Я увидел в ее конце Карманникова с его управляющей шарманкой в руках.
Он выглядел странно – был до ушей закутан в медвежью шкуру, а на голове у него почему-то были рога… Лишь когда самолет остановился прямо возле него, я понял, что никакой это не Карманников.
Передо мной стоял большой толстый черт.
Только это была уже не одна из этих косоглазых красоток с поддельным мужским началом, а нормальный русский черт с иконы – заросший шерстью, с рогами. Вдобавок он был еще и бородат как поп, причем борода его, закрывающая все лицо, смешивалась с телесной шерстью таким образом, что между ними исчезали всякие границы. На руках и ногах его были большие когти.
Он походил на тех двух чертей, из которых были сделаны круглые ворота в подвале – но по сравнению с ними казался сплющенным в шар. Впрочем, возможно, что тела этих существ обладали гуттаперчивостью и могли растягиваться в длину.
– Спасибо, Маркиан Степанович, – произнес черт. – Экспонат создан. Ваш полет увидит вся вечность!
Он говорил… рогами. Да, на его рогах зажигались разноцветные блики – и становились словами, возникавшими в моем мозгу. Иные из этих слов были мне прежде незнакомы – вот как слово «экспонат» – но я понимал примерный смысл: нечто, специально выставленное на обозрение. Видимо, светящиеся рога действовали на человеческий мозг так же, как ушные затычки зеленых рептилий.
Вообще, черт этот произвел бы на меня самое устрашающее впечатление, если бы не его рога. Они буквально излучали приветливость и доброту, причем такого напора, что это даже становилось неприличным, поскольку отдавало в самом низу живота самым бесстыдным и откровенным образом.
Попробуйте только это представить, Елизавета Петровна – слова, которые я слышал, как бы поглаживали меня в известном месте. Но при этом, что самое возмутительное, мне казалось, будто произносит их низкий мужской баритон.
– Кто вы, сударь? – спросил я, нахмурившись. – Вы бородач?
– Можно сказать и так, – ответил черт. – Наше самоназвание невыразимо на вашем языке. Поэтому мы не возражаем против подобной клички.
За время этой фразы мне пришлось сжать ноги и подтянуть колени к подбородку, потому что физическое воздействие на приватные части моего тела сделалось решительно нестерпимым – особенно же смущало меня именно то удовольствие, которое оно доставляло своей несомненной умелостью.
Чтобы прервать это непотребство, я вылез из кабины на землю – и сказал:
– Не могли бы вы перестать гладить меня в известном месте?
– Как скажете, – ответил черт. – Мы обычно начинаем общение с выражения максимальной привязанности, как это принято в нашей собственной среде. Половое возбуждение мобилизует во всех существах их лучшие коммуникативные свойства. Но в разных культурах к этому бывает разное отношение, и если ваша локальная парадигма находится под влиянием церковных запретов и табу, мы можем перейти на более формальный уровень общения.
Несколько ярких розовых бликов на его рогах погасли.
Я испытал большое нравственное облегчение, когда он перестал наконец теребить меня за органы. Если бы так себя вел обычный бородатый мужчина без рогов, дело кончилось бы пощечиной и дуэлью.
– Что это за экспонат вы делали? – спросил я.
– Для музейной коллекции.
– Какой коллекции?
– Видите ли, – ответил черт, – у нас, как и у вас, есть свои музеи. Самый главный называется «Музей Гипотетических Опасностей, Отведенных Судьбой». В нем представлены примеры тех ужасов и бедствий, что могли бы погубить наш народ, не окажись судьба к нам благосклонна. Большинству моих соплеменников кажется, что собранные в нем выдумки нелепы. Вот кто, например, сегодня поверит, что нашему великому народу могли угрожать какие-то клонированные вагиноиды?
– Но ваша раса была выкинута из настоящего, – сказал я. – Вас долгое время просто не было. Как вы это объясняете своим соотечественникам?