— Изеракис? — Пирос, наконец, заметил спрятавшегося за спинку резного кресла человечка. — Так это он? Конечно! Его непосредственный начальник Тупос рвётся на моё место. И если прорвётся, то, естественно, освободит своё для этой мерзкой крысы!
— Крысы здесь не при чём, — покачал головой царь. — Твои умозаключения в корне неверны, потому что Тупос никогда не станет командиром фаланги в виду отсутствия соответствующей подготовки. А Изеракис не займёт его место, поскольку слишком ничтожен. И он это понимает. Верно, Изеракис? Вот! Он печётся о моей пользе, как преданный и верный поданный. Что скажешь, Пирос?
— Он лжёт! — громыхнул военачальник.
— Я не лгу! — возмущенно завизжал из-за кресла Изеракис.
Мизерис нахмурился, глядя на Пироса.
— Он говорит, что ты замыслил убить меня.
— Он лжёт тебе, царь! — воскликнул тот.
— А он говорит, что ты лжёшь, — повернулся к Изеракису Мизерис.
— Я говорю правду!
— Вы говорите совершенно противоположные вещи, причём очень убеждённо. Возможно, вы оба уверены в своей правоте, а, стало быть, один из вас просто заблуждается. Не забивайте мне голову вашими разногласиями. Разбирайтесь в них сами!
Царь подошёл к двери в конце комнаты и отворил её.
— Ну-ка, идите сюда! Заходите. Сперва разберитесь между собой, потом поговорим.
Оба зашли в комнату, и царь прикрыл за ними дверь.
— Расплодил наушников мой братец, — с печальной улыбкой сообщил мне Мизерис. — Отца и мать готовы продать за более высокую должность. Да что там отца и мать, себя продадут, если выгода будет.
Из-за двери раздался вопль, и Мизерис удовлетворённо кивнул.
— Никак не могут понять, что времена изменились, и за доносы здесь больше не платят. По крайней мере, я не плачу, — он открыл дверь, и в комнату вошёл грозный Пирос, вытирая о плащ окровавленный меч. Царь заглянул в дверной проём. — Ну, что ты сделал! Разве я приказывал убивать его?
— Вы слишком добры, — гордо сказал Пирос. — Я сам избавил вас от этого лжеца. Ложь царю по закону карается смертью.
— У нас много глупых законов, — пробормотал Мизерис. — У него остались трое сыновей и дочь на выданье. Ты заплатишь его вдове триста динариев и соберёшь дочери достойное приданое.
— Он не достоин…
— Молчи, мерзкий убийца! — страшным голосом вскричал Мизерис, вскинув руки. — Я немедля предам тебя суду и казню, ибо вина его не была доказана. А твоя — очевидна!
— Я заплачу государь, — перепугался Пирос. — И соберу девице приданое. Дам два слона.
— Три, — капризно возразил царь. — Девица некрасива. Может, хочешь взять её в жёны?
— Три, — покладисто согласился Пирос.
— Прочь с глаз моих, чудовище! — заголосил Мизерис, вцепившись пальцами в свои спутанные волосы, отчего вокруг опять полетели мятые лепестки роз с его венка. — Руки твои в крови! С клыков капает кровь невинных детей! Исчезни, исчадье Тьмы! Заклинаю тебя мудростью Небесного Дракона и его драконятами!
Пирос стремительно выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.
— Да, драконятами, — кивнул Мизерис, мгновенно успокоившись, — если таковые имелись. Они говорят, что я безумен! — горько пожаловался он, обернувшись ко мне. — Да если б я был нормален, я б давно свихнулся ещё больше и стал бы опасен для своего кроткого и беззащитного народа! А так моё безумие помогает мне сносить безумства этого мира совершенно без вреда для окружающих… — он нахмурился и покосился на открытую дверь, потом почесал затылок. — Надо будет не забыть приказать убрать труп. А пойдёмте на террасу, Богиня Неба! Будем смотреть на закат! Надеюсь, он будет не слишком кровавый…
— Мне нужно возвращаться на баркентину, — возразила я. — Надеюсь, вы поговорите со жрецами в самое ближайшее время, и мне не придётся ломать голову над тем, как вынудить похитителей моего подчинённого вернуть его с искренними извинениями.
— Я поговорю, — кивнул он, а потом посмотрел на меня из-под ресниц и взгляд его тёмных глаз стал бесконечно усталым и печальным. — Жаль, что вы уходите, — произнёс он глубоким баритоном, который так не вязался с его привычным образом. — Мы все совершаем ошибки в жизни. Потом платим за них, потому что у нас не хватает смелости простить себя. Но наказание, как мне кажется, не должно превышать по тяжести совершённого проступка. Знаете, какое наказание самое страшное? Когда не с кем поговорить по-человечески… Я счастлив был видеть вас. Дайте мне вашу руку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я слегка растерялась от этой перемены в нём, но руку протянула. Он бережно взял её и, неожиданно наклонившись, едва коснулся губами моих пальцев.
— Нас никто не видит, — почти шёпотом проговорил он, поспешно отступая. — Когда власть — проклятие, одиночество — способ существования, а боль — привычное состояние, даже прикосновение к чужому счастью проливает бальзам на раны души. Я прошу вас придти снова. Мне легче, когда я вижу вас, потому что вы из того мира, который я утратил. А теперь прощайте…
Он резко отвернулся, глядя на белые горы и раскалённое небо над ними.
— Прощайте, — кивнула я и вышла из комнаты.
За порогом нас ждал Гисамей, чтоб проводить к выходу. Я следовала за ним, молча, вспоминая взгляд карих глаз и странный голос. Теперь я была уверена, что это Мизерис приснился мне недавно, и приснился именно в этом душном и запутанном лабиринте дворца. Значит, этот сон имел какое-то значение. «Ты просто не видишь!» — снова прозвучал у меня в голове тот голос. Да, я не вижу, что всё это значит, и к чему всё это приведёт.
Я спустилась по ступеням, почти не обращая внимания на жару, подошла к флаеру и посмотрела на датчик возле золотистого жезла, вставленного в специальное гнездо. К моему удивлению на сигнал собрались почти девяносто шесть процентов МАРНов.
— Остальных соберём в следующий раз, — проговорила я, почему-то не испытав радости по этому поводу, и запрыгнула в салон.
Только когда флаер поднялся над мостовой, я обернулась к Хэйфэну и вопросительно взглянула на него.
— Он лгал вначале, но был искренним в конце, — произнёс Тонни. — Он ведёт свою игру жёстко и расчётливо, но его сердце кровоточит и он жаждет помощи. Его игра мешает ему молить о ней.
— И что нам с этим делать?
— Помочь. Возможно, это сломает его игру, и он пойдёт на сотрудничество.
— А если то, ради чего он играет, для него важнее?
— Тогда, скорее всего, ничто не сможет сломать его игру.
— А, может, её и не нужно ломать? — нахмурилась я. — Мы же не знаем ничего о ней и о нём.
— Мы знаем, что за похищением Валуева стоит не только Храм Тьмы. Теперь мы знаем, что к этому причастен царь. Какая разница, ради чего он захватил его? Наше дело — его вернуть.
— Верно, — без энтузиазма согласилась я.
Ночь снова не принесла Мизерису облегчения. Он тоскливо смотрел на маленький жёлтый язычок пламени, струящийся из крохотного светильника в изголовье его ложа. Он иногда проводил над ним пальцами, ощущая лёгкий жар, но в сердце у него было холодно. Бесконечная жалость к себе нахлынула так внезапно, что его воля подломилась под этим натиском. Он перебирал истёртые листы своих воспоминаний, пытаясь понять, за что он так наказан, но видел, что его грехи были лишь жалким ответом на случившиеся с ним бедствия. Редкие проблески счастья лишь усугубляли безрадостность его жизни, подчёркивая, как много он упустил и потерял.
Одиночество снова навалилось на него тяжкой глыбой. Он вспоминал изумлённый взгляд женщины из другого мира, того, который однажды мелькнул перед ним, заполнив душу мечтой о несбыточном счастье. И она была такой же, строгой, недоступной, но бесконечно манящей. Он поцеловал её пальцы. От них пахло чем-то светлым и нежным. Он коснулся того, что было не предназначено ему, и её взгляд лишь напомнил ему о том, что это дерзость. Нельзя прикасаться к Богам. Они могут уйти навсегда…
Он приподнялся и выглянул в окно, туда, где на фоне ночного неба, пронизанного лёгким светом мелких звёзд, жутковато чернела непроглядная тьма, очерченная угловатыми контурами Башни Дракона. Она вызывала смутный ужас и ощущение безнадёжности, но его тянуло туда. И, наконец, он решительно поднялся и вышел из опочивальни. Пройдя по анфиладе комнат, он бегом спустился по длинной тёмной лестнице и углубился в запутанный лабиринт переходов, то опускаясь ниже уровня земли, то поднимаясь на те этажи дворца, куда уже доходил остывающий воздух улицы. Поднявшись в очередной раз, он толкнул тяжёлую створку двери и вышел на узкий парапет без перил и ограждений, который опоясывал верхнюю часть башни.