выдержка.
– Мне надо помозговать, ваше благородие.
– Это разумно! Подумай, что ты будешь говорить против нас и кому. Нам следует знать фамилии тех людей. Приходи ко мне завтра не позднее десяти часов утра. Но предупреждаю: проболтаешься о нашем разговоре – будешь иметь дело со мной!
Руки полковника медленно опустилась на кобуру с револьвером. Горяев поклонился и пошел к двери.
– Минуточку! – окликнул его полковник. – Я приказал привлечь тебя к участию в обысках, походи немного в роли свидетеля, или, как говорят, понятого. Может, бог даст, и наткнешься где-нибудь на белую шапочку с голубой лентой!
– Все может быть, ваше благородие!
* * *
К Лежанкиным явились семеновский поручик, японский солдат и Горяев. Дома была одна Шуркина мать. Офицер потребовал письма, которые мать якобы получала от сына-красногвардейца. Женщина заплакала, приговаривая:
– Господи! Если бы Ваня хоть какую-нибудь весточку о себе прислал, я бы умерла от радости. Нету, господин хороший, никаких писем!
– Это мы сейчас увидим! – офицер грубо оттолкнул плачущую хозяйку к стене.
Обыск начался. Поручик и японец опрокинули этажерку, полистали некоторые книги. Видно было, что их интересовали не письма, искали они что-то другое. Открыли ящик стола, все выкинули оттуда, начали копаться в груде бумаг...
Мрачный Горяев сидел на табуретке около топившейся железной печки, наблюдая за этим разгромом. В углу комнаты стояла большая корзина. Офицер не открыл ее, а разрубил шашкой, белье раскидал, топтал его сапогами. Шагнув к Шуркиной кровати, проткнул подушку и подкинул ее к потолку, перья разлетелись по всей комнате, одно перо упало на печку и сразу запахло паленым. Поручик сбросил на пол одеяло, проколол в нескольких местах матрац, заглянул под него. «Будь ты один, я показал бы тебе обыск», – злился Горяев.
В это время офицер отодвинул кровать и, брезгливо морщась, начал пинать сваленную под ней старую обувь. К печке подкатился старенький подшитый валенок. Смазчик едва не ахнул: из голенища торчало дуло револьвера. «Вот что они ищут!». Он посмотрел на поручика, тот срывал со стены фотографии и открытки, японец спускался в подполье. Горяев нагнулся к валенку, выхватил Смит-Вессон и сунул его за пазуху. Из головы не выходила частушка:
А теперь поручик –
Золоты погоны...
– Поищем еще в сенях и во дворе! – распорядился офицер, пиная какую-то коробку.
– Не мешало бы и там пошарить! – поддакнул Горяев.
Японец выходил из комнаты последним. Он с размаху ударил прикладом по настенному зеркалу, оно закачалось, на пол посыпались осколки. Хозяйка дома даже не вздрогнула, она стояла у окна и, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала...
Эдисон был на работе и ничего не знал. Во второй половине дня он вместе с Васюркой должен был отвезти на вагонетке новые шпалы к будке путевого сторожа, расположенной в трех верстах от семафора.
Шурка пошел к дежурному по станции получить разрешение на выезд. В комнате дежурного, как всегда, у фонопора сидел японский солдат и вызывал соседние станции:
– Хироку... э... э... Куренга... э... э... Мугзону э... э...
«Мало мы им тогда стаканчиков разбили», – думал Эдисон, получая от Хохрякова путевку...
Шпал погрузили не больше десятка, вагонетка шла легко, но Хохряков велел торопиться, так как скоро должны были проходить поезда. Элисон и Васюрка шли за вагонеткой, толкая ее перед собой. Эдисон недовольно поглядывал на скалистые горы, тянувшиеся рядом с дорогой.
– Гудят и гудят! – недовольно проговорил он.
– Кто? – не понял Васюрка.
– Да провода эти, покоя от них нет.
– Так уж они устроены, чтобы гудеть! – ответил Васюрка.
Шурка показал на телеграфные столбы.
– Видишь нижний медный провод? Это японский!
– Я знаю!.. Погоним вагонетку скорее!
Шпалы сгрузили под откос. Путевой сторож торопил ребят:
– Пошевеливайтесь, а то товарный нагонит и даст вам по затылку!
Вагонетку разогнали и запрыгнули в нее. Вдруг Шурка сказал:
– Гони один, а я на гору схожу!
– Зачем?
– Охота посмотреть японский провод!
– Стаканчики хочешь бить? – догадался Васюрка. – Тогда и я с тобой! Мы как в бане договаривались? По одному не ходить. Надо выручать друг друга в случае чего!
Шурка сердито сплюнул.
– Тебе нельзя! Вагонетку куда же девать! В карман, что ли?
– И тебе одному нельзя! – сопротивлялся Васюрка. – Другой раз вместе пойдем!
– Я сейчас хочу!
Эдисон спрыгнул с вагонетки и. цепляясь то за выступы камней, то за багульник или мелкие сосенки, полез в гору. Вот и столбы. Самый нижний провод медный. Шурка подошел к столбу, приложил ухо. Провода играли и пели, звенели и стонали, – целый хор разных голосов!
– Я вам покажу Хироку, Мугзону!
Четырех камней хватило, чтобы разбить фарфоровый стаканчик на куски. Шурка прицелился в стаканчик на следующем столбе. Когда провод повис на обнаженном железном крюке, Шурка глянул вниз и обмер: на гору карабкался японский солдат. Он шел от моста, восстановленного после взрыва. Мост теперь охранялся японцами. «Каюк мне!» – прошептал Шурка... Ботинки у японца были на кожаной подошве, они скользили, солдат падал, полз на животе. Шурка спрятался за сосну. Сердце бешено колотилось, но мысль работала четко: «Пока япошка лезет вверх, можно спуститься вниз левее скалы». Шурка перепрыгнул через небольшой камень и побежал к другой сосне. Японец поднял голову, увидел его и выстрелил. Шурка упал, бревном покатился вниз, ухватился за камень. Теперь японец его не увидит, пока не поднимется выше. До скалистого выступа Шурка не сбежал, а скатился. Спуска к железнодорожному полотну не было, с обрыва высотой сажени полторы Шурка спрыгнул прямо в кювет, забитый снегом. На путях – никого. Согнулся, перебежал полотно и покатился с откоса прямо в заросли тальника. Вот и река! Впереди небольшой островок, тоже заросший тальником. Шурка бросился к нему. Пуля просвистела где-то вверху, по долине раскатилось эхо выстрела. Шурка упал в снег на краю островка, пополз в кусты. И тут только заметил, что рукавицы он оставил на горе. От островка до другого берега расстилалось чистое поле. «Была не была, побегу». Японец больше не стрелял. Должно быть, он в это время спускался со скалы и потерял беглеца из виду.
На берегу, в кустах, Шурка присел, оглянулся.
Тихо. Никого. Сверкает снег.
Поднялся и что было силы пустился бежать по тальнику, пересек неглубокий овраг, нырнул в мелкий сосняк. Лес близко. Солдат сюда не пойдет один, испугается партизан...
Стемнело, когда Эдисон