Читать интересную книгу Великокняжеская оппозиция в России 1915-1917 гг. - Константин Битюков

Таким образом, Николай Михайлович не мог руководить показаниями участников убийства, поскольку узнал подробности лишь на третий день после совершения преступления.

Брат Николая Михайловича великий князь Александр Михайлович, проживающий в Киеве, судя по его воспоминаниям, узнал об убийстве Г.Е. Распутина ранее, чем об этом узнал в Петрограде сам Николай Михайлович: «17 декабря рано утром мой адъютант вошел в столовую с широкой улыбкой на лице: «Ваше Императорское Высочество, Распутин убит прошлой ночью в доме вашего зятя, князя Феликса Юсупова». Невольно мысли мои обратились к моей любимой дочери Ирине, которая проживала в Крыму с родителями мужа…» Скорее всего, Александр Михайлович путал дату известия об убийстве Г.Е. Распутина, так как 17 декабря утром о том, что убийца – князь Ф.Ф. Юсупов, не знали даже в столице. Первая реакция Александра Михайловича была радостной («радовался тому, что Распутина уже нет»), но и тревожной, поскольку в опасности был его близкий родственник, а косвенно – и его дочь. Более того, из записок следует, что он знал и о причастности к заговору великого князя Дмитрия Павловича («преступление, совершенное при участии двух ее [царствующей семьи. – Е.П., К.Б.] сочленов»). Тем не менее его адъютант удивился сдержанности великого князя, так как, по его словам, на улицах Киева царило ликование по случаю убийства «старца»[518].

Вдовствующая императрица Мария Федоровна узнала об этом в тот же день, 17 декабря. В ее дневнике есть запись: «Перед самым обедом пронесся слух, что будто бы убит Распутин. Не могу поверить, что это правда». Уже на следующий день, согласно дневнику вдовствующей императрицы, «страшными известиями из Петербурга заполнены все газеты. В связи с этой ужасной историей называют имена Дмитрия и Феликса»[519].

18 декабря великий князь Александр Михайлович, несмотря на простуду, был к обеду у вдовствующей императрицы. Об этом визите Александр Михайлович оставил такие воспоминания: «“Нет? Нет?” – вскочила она [Мария Федоровна. – Е.П., К.Б.]. Когда она слышала что-нибудь тревожное, она всегда выражала страх и опасения этим полувопросительным, полувосклицательным: “Нет?”. На событие она реагировала точно так же, как и я: “Слава Богу, Распутин, убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья…”»[520]. Последние слова Марии Федоровны были обращены не к России, а лишь к судьбе близких ей родственников, которые были замешаны в преступлении и которым грозило наказание.

«Мы решили просить Ники разрешить нам приехать в Петроград. Вскоре пришел из Царского Села утвердительный ответ»[521]. Тем не менее в Петроград приехал лишь Александр Михайлович. Мария Федоровна в столице так и не появилась. Вероятно, с одной стороны, она понимала, что это преступление слишком сильно затронуло Александру Федоровну и любое вмешательство могло только усугубить ситуацию. С другой стороны, убийство «старца-проходимца» не было столь значимым поводом, чтобы нарушить свое двухлетнее затворничество в Киеве. Даже не желая того, ее приезд в Петроград мог быть истолкован неверно, поскольку ее двор в Киеве превратился в центр моральной поддержки оппозиционных князей. Александр Михайлович, точка зрения которого на убийство была столь похожа на ее собственную, мог с успехом представить ее. Согласно дневнику, вдовствующая императрица недолго находилась под впечатлением этого убийства. Так, 19 декабря она записывала: «Все радуются и превозносят Феликса до небес за его доблестный подвиг во имя Родины. Я же нахожу ужасным, как все это было сделано. Обвиняют сейчас Феликса и Дмитрия. Но я не верю ни одному слову. Состояние неприятное. Почва уходит из-под ног»[522]. На следующий день Марию Федоровну навещала великая княгиня Виктория Федоровна. И мысли императрицы вернулись к той, «от которой все зло», – Александре Федоровне. «Даки [великая княгиня Виктория Федоровна. – Е.П., К.Б.] снова была к чаю… она рассказывала о своем последнем разговоре с Алики [Александрой Федоровной; разговор состоялся 25 ноября. – Е.П., К.Б.], которая видит все очень превратно и своим всегдашним упрямством и своеволием только увлекает нас в пучину несчастий»[523]. Опять мы видим беспокойство только за судьбу ближайшего ей окружения.

В столице в то время находились лишь дворы великого князя Николая Михайловича и великой княгини Марии Павловны. Реакция последней представляла собой не более чем светскую фронду, более дамскую, чем политическую.

Ее двор узнал об этом событии по сообщению из газет: «Сегодня, в шестом часу утра, в одном из аристократических особняков центра столицы, после раута, внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых». В вечернем выпуске «Биржевых Ведомостей» 17 декабря, в субботу, была помещена такая заметка. «Слух быстро облетел город и принял форму настоящего заговора, обставленного таинственностью»[524]. Слухам, обвинявшим в убийстве князя Ф.Ф. Юсупова, великого князя Дмитрия Павловича, В.М. Пуришкевича, а также Андрея и Федора Александровичей, и газетам, писавшим об убийстве 17 декабря, великий князь Андрей Владимирович (сын великой княгини Марии Павловны) боялся верить. Какая-либо реакция на эти сообщения в его дневнике отсутствует.

Стремясь узнать больше, семья великой княгини Марии Павловны связалась с полицией. 18 декабря во дворец Марии Павловны был доставлен протокол полицейского дознания по этому делу со всеми подробностями. «Никаких данных, уличающих кого бы то ни было, не найдено. Факт убийства установлен»[525]. Кроме констатации этих фактов и сообщения об аресте Дмитрия Павловича, дневник Андрея Владимировича опять-таки не содержит никакой реакции. Сдержанность удивительная.

В то же время проявилась и великокняжеская корпоративность. На следующий день, 19 декабря, Владимировичи – Кирилл и Андрей, – а также Гавриил Константинович «заехали к Дмитрию заявить ему, что, не вникая вовсе в вопрос, виновен он или нет, в убийстве Распутина» они все стоят за него[526]. Принадлежность к великокняжеской семье оказывалась сильнее любых юридических норм.

Великий князь Павел Александрович (отец Дмитрия Павловича) узнал об убийстве 19 декабря, в Ставке. «В Петроград я прибыл 20 декабря, – вспоминал позднее он, – и узнал от жены, что Дмитрий Павлович арестован»[527]. Однако в данном случае Павел Александрович указал дату своего прибытия в столицу ошибочно. И император, и Павел Александрович выехали из Ставки в Петроград в один день разными поездами и, согласно записи в камер-фурьерском журнале, он встречался с Николаем II в Петрограде (точнее, Царском Селе) в 11 часов вечера 19 декабря[528]. Во время встречи он уже знал об аресте своего сына и требовал его освобождения.

Великая княгиня Елизавета Федоровна отправила из Москвы две телеграммы утром 18 декабря. Телеграмма, адресованная Дмитрию Павловичу, рассматривалась выше, еще одна телеграмма была направлена матери другого убийцы, княгине З.Н. Юсуповой. Даже у оппозиционно настроенных великих князей убийство не вызывало столь восторженных чувств, как у Елизаветы Федоровны: «Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына»[529]. Содержание телеграмм стало известно императорской чете. А.А. Вырубова писала, что «это постыдное сообщение совсем убило государыню, она плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить ее»[530]. И во время встречи 30 ноября с императрицей, и в текстах телеграмм, и в письме Николаю II от 29 декабря 1916 г., которое будет разобрано ниже, великая княгиня оставалась верной своей антираспутинской позиции и оправдывала как Дмитрия Павловича, так и князя Ф.Ф. Юсупова, не считаясь с чувствами собственной сестры.

О реакции других великих князей на убийство Г.Е. Распутина сведений нет.

Интересно заметить, что сначала великие князья поверили Дмитрию Павловичу, что он «об этого человека рук не марал», и даже попытались выразить императору осуждение в устной форме за судьбу невинного Дмитрия. Позже, когда доказательства причастности великого князя стали неопровержимыми, их настроение переменилось, и они уже рассматривали это убийство как патриотический подвиг. В связи с этим характерен вопрос великого князя Александра Михайловича, тестя Юсупова, который он задал министру внутренних дел А.Д. Протопопову, о том, считал ли последний патриотическим подвигом убийство Распутина и думал ли прекратить преследование людей, его совершивших[531]. Таким образом, великие князья стали защищать Дмитрия Павловича, тем самым защищая себя.