Его старая комната теперь используется как кладовая, и ему приходится проходить боком между старым диваном, сервантом и картонными коробками. На стенах несколько семейных снимков с обтрепавшимися краями, фотографии ракушек и листьев, которые он сам делал в юности, — любительские, невыразительные, выцветшие. Как ребенок, которого отправили в комнату в качестве наказания, он лежит на старой двуспальной кровати, закинув руки за голову. Ему всегда казалось, что лет в сорок пять, а может, пятьдесят у него чудом появится некая эмоциональная или умственная способность, что-то вроде набора качеств, позволяющих пережить смерть одного из родителей. Если бы у него был такой набор, все было бы в порядке. Он вел бы себя благородно и самоотверженно, относился бы ко всему мудро и философски. Может, у него даже были бы дети, и вместе с отцовством он обрел бы понимание жизни как процесса.
Но ему не сорок пять, а всего двадцать восемь. Его матери сорок девять. И все происходящее это какая-то ужасная ошибка, временной сбой — разве можно ожидать, что он справится, найдет в себе силы смотреть, как его блистательная мать угасает? Это несправедливо, особенно когда у него столько другого на уме. Он занятой молодой человек в начале успешной карьеры. Если честно, у него полно других забот. Декстеру вдруг хочется заплакать, но он не плакал уже пятнадцать лет, это все таблетки; и он решает немного поспать. Поставив стакан с вином на коробку у кровати, поворачивается на бок. Нужно много сил и энергии, чтобы притвориться нормальным. Сейчас он отдохнет, потом извинится, и мать поймет, как сильно он ее любит.
Он просыпается, вздрогнув, и смотрит на часы, потом еще раз: 18.26. Он проспал шесть часов, весь день — но разве это возможно? Однако, подняв шторы, он видит на небе закатное солнце. Голова по-прежнему болит, веки как будто склеили резиной, во рту металлический привкус; Декстер хочет пить и есть, как никогда в жизни. Он тянется за стаканом с вином; стакан теплый. Выпивает половину и вдруг морщится — в стакан пробралась толстая синяя муха, она жужжит, бьется о его губу и тонет. Декстер роняет стакан, пролив вино на рубашку и на кровать. Пошатнувшись, поднимается на ноги.
В ванной он брызгает водой на лицо. От пропотевшей рубашки исходит явный запах спиртного. С чувством легкой брезгливости Декстер мажет подмышки старым отцовским деодорантом. Снизу доносится позвякивание кастрюль и сковородок, радиоболтовня — звуки семейного ужина. Сделай бодрое лицо, будь бодрым, счастливым, вежливым, а потом вали отсюда.
Но, проходя мимо комнаты матери, он видит, что она сидит на краю кровати, боком к нему, и смотрит на поля — как будто поджидает его. Она медленно поворачивает голову, но он топчется на пороге, как маленький ребенок.
— Весь день пропустил, — тихо говорит она.
— Уснул.
— Я уж поняла. Тебе лучше?
— Нет.
— Хм… Боюсь, отец на тебя злится.
— Ничего нового. — Она снисходительно улыбается, и, ободренный ее улыбкой, он прибавляет: — В последнее время все словно ополчились на меня.
— Бедный, бедный малыш Декстер, — говорит мать, и он не может понять, саркастичны или искренни ее слова. — Поди сюда, сядь. — Она улыбается и похлопывает по кровати возле себя. — Сядь рядом. — Он послушно входит в комнату и садится так, что их ноги соприкасаются. Она роняет голову ему на плечо. — Мы не похожи на самих себя, верно? Я уж точно, и ты тоже. Ты другой. Не такой, каким я тебя помню.
— И в чем это выражается?
— Могу я говорить откровенно?
— А это обязательно?
— Пожалуй. Кажется, я имею на это право.
— Тогда говори.
— Я думаю… — Она поднимает голову. — Мне кажется, что у тебя есть всё необходимое для того, чтобы стать хорошим человеком. Даже исключительным. Я всегда так считала. Матери и должны так думать, правда? Но, по-моему, ты не используешь свой потенциал. Пока. По-моему, тебе еще предстоит большой путь. Вот и всё.
— Ясно.
— Не обижайся, но иногда… — она берет его ладонь в свою и потирает ее большим пальцем, — иногда мне кажется, что ты вообще перестал быть хорошим.
Некоторое время они сидят молча, потом он наконец говорит:
— Мне нечего на это ответить.
— Ты и не должен.
— Ты сердишься на меня?
— Немного. Впрочем, в последнее время меня все бесят. Все, кто не болеет.
— Мам, мне так жаль.
Она сильнее жмет пальцем на его ладонь:
— Я знаю.
— Я останусь на ночь. Сегодня.
— Нет, только не сегодня. Ты занят. Лучше приди еще раз и сделай вид, будто ничего не было.
Он встает, кладет руки ей на плечи и касается щекой ее щеки. Ощущает ее дыхание в ухе, теплое, сладкое дыхание, и уходит.
— Скажи спасибо Эмме, — говорит она, — за книги.
— Скажу.
— Передавай ей привет. Когда увидишь ее сегодня.
— Сегодня?
— Да. Вы же сегодня встречаетесь.
Он вспоминает о своей лжи:
— Да, да, конечно. И извини, если сегодня я был не очень… хорошим.
— Что ж… Всегда есть завтра, всегда можно исправиться, — с улыбкой произносит она.
По лестнице Декстер спускается уже бегом, надеясь, что сумеет быстро промелькнуть незамеченным, но отец его читает газету в коридоре — или делает вид, что читает. Он снова словно подкарауливает его, как дежурный на посту или куратор по условному освобождению.
— Я проспал, — говорит Декстер ему в спину.
Отец переворачивает страницу:
— Да. Я понял.
— Пап, почему ты меня не разбудил?
— А какой смысл? Да и мне кажется, я не должен этого делать. — Он снова перелистывает газету. — Тебе не четырнадцать, Декстер.
— Но теперь мне пора уходить!
— Что ж, если пора, так уходи… — Конец фразы повисает в воздухе. Декстер замечает Кэсси в гостиной — та тоже делает вид, что читает, но лицо ее горит от неодобрения и праведного гнева. Надо сваливать отсюда прямо сейчас, пока гроза не разразилась. Он кладет руку на столик в прихожей, нащупывая ключи, но их там нет.
— Мои ключи от машины…
— Я их спрятал, — сообщает отец, продолжая читать газету.
Декстер смеется:
— Ты не можешь прятать от меня мои ключи!
— Очевидно, могу, раз я это сделал. Хочешь поиграть в «найди ключи»?
— И могу я спросить, зачем ты это сделал? — возмущенно говорит Декстер.
Отец отрывается от газеты и поднимает голову, словно принюхиваясь:
— Затем, что ты пьян.
Кэсси встает с дивана, подходит к двери гостиной и закрывает ее.
— Что за бред! — с нервным смехом говорит Декстер.
Отец смотрит на него через плечо:
— Декстер, я могу отличить пьяного от трезвого. Тем более когда речь идет о тебе. В конце концов, я наблюдаю, как ты напиваешься, последние двенадцать лет.