Читать интересную книгу Миллион в кармане - Андрей Дышев

– По-моему, нас ожидают крупные неприятности, – сказал профессор, наблюдая через заднее стекло за нашим чрезмерно экспансивным водителем. – Почему вы позволили ей забрать ключи?

– Вы разве не видели, что я не успел схватить ее за руку! – огрызнулся я, понимая, что буду кругом виноват, если сбудется предсказание Курахова.

Милиционер и Лада шли к будке поста. Наша дама первой поднялась по лестнице и зашла внутрь. Серое небо отражалось в больших запыленных окнах поста, и сквозь блики мы не видели, что там происходило.

– Я думаю, – мрачным тоном произнес Курахов, – что ее сейчас обыскивают.

– Странно, что ее, а не меня.

– Дойдет и до вас очередь, – заверил профессор и, то ли шутя, то ли серьезно, добавил: – Может быть, пока не поздно, дать деру через поле в лес?

Прошло три минуты. Лада не выходила.

– А сумку она взяла с собой, – сказал профессор, криво ухмыляясь и поглаживая то место, где сумка лежала. – Не доверяет.

– Если она действительно носит с собой наркоту, – вслух подумал я, – то вряд ли оттуда выйдет.

Не успел я закрыть рот, как открылась дверь поста и на ступени вышла Лада. Без конвоя и с сумкой. Она спустилась вниз, подошла к машине, кинула сумку на колени профессору и, как ни в чем не бывало, села за руль. Звякнули ключи в ее руке. Машина вздрогнула, и пост ГАИ вместе со всеми недавними проблемами утонул в облаке пыли.

Мы с Кураховым переглянулись.

– Они не сказали, что машина в розыске?

– Нет, не сказали.

Я, несколько сбитый с толку, откинулся на спинку и уставился на серую ленту дороги, несущуюся под колеса.

– Здесь что-то не то, – резюмировал профессор. – Так просто милиция не отпустит. Может быть, вы им заплатили? Или, скажем, оказали всему посту услугу интимного характера?

Я не ожидал, что Лада так резко затормозит, и едва не припечатался носом к ветровому стеклу. Машина, словно наткнувшись на невидимое препятствие, замерла посреди дороги. С диким воем, слева и справа, нас обгоняли автомобили. Почуявший неладное, профессор заволновался.

– А что такое? – спросил он меня. – Что случилось? Почему стоим?

Лада вышла из машины, открыла заднюю дверь и сказала:

– Выйдите, пожалуйста.

– Почему? – развел руками Курахов. – Почему я должен выходить?

Профессор выставил ноги наружу и привстал с сиденья. Мгновением раньше я понял, что произойдет. Лада залепила профессору такую звонкую пощечину, что даже мне стало больно. Отшатнувшись, Курахов схватился за лицо, потом сделал несколько шагов к обочине, словно намеревался уйти, но тотчас вернулся обратно и молча сел в машину.

«Все, – с удовлетворением подумал я, – больше ничего подобного он Ладе не скажет».

Мы поехали дальше, без всяких остановок и приключений миновав Симферополь и Джанкой, и за эти несколько часов никто из нас не проронил ни слова. Я полудремал на своем сиденье, сквозь щелочки век следя за дорогой, и совсем некстати вспоминал отца Агапа, который так хорошо сглаживал все конфликты, что изредка вспыхивали в нашем гостиничном дворе.

Тогда я еще не знал, что отец Агап, одержимый желанием спасти свою подопечную, почти сутки назад приехал в Лазещину и, замотав указательный палец на левой руке бинтом, весь минувший день слонялся по крохотному станционному залу, стремясь во что бы то ни стало привлечь внимание преступников, всеми правдами и неправдами увидеть Марину и разделить с ней ее тяжкую участь заложницы.

Если бы я знал, что случится в Лазещине с ним, с Уваровым и Анной, то вся эта нехорошая история закончилась бы намного быстрее.

Глава 37

По своей наивности отец Агап долго искал камеру хранения, несколько раз обойдя вокруг станционного домика, потом поднялся по скрипучей и скользкой от слизняков и мха деревянной лестнице на второй этаж, но трухлявая дверь была заперта, и насквозь проржавевший замок убедительно свидетельствовал о том, что эту дверь не открывали уже много лет подряд.

Он снова взялся за ручку своего нелегкого чемодана и вернулся в зал ожидания, в эту маленькую комнату с бетонным полом, закопченным потолком, разрисованными стенами и несколькими стульями, сваренными попарно, как в кинотеатре.

Сквозь мутное от грязи и наглухо зашторенное изнутри кассовое окошко пробивался тусклый свет, и отец Агап в который раз робко постучал в него перевязанным бинтом пальцем. Шторка распахнулась не сразу, но нервно. Поезда днем через Лазещину не проходили, пассажиров в это время здесь никогда не было, и потому длинноволосый, бородатый человек, смахивающий на бродягу, раздражал частым стуком в окошко и вопросами на русском языке.

– Скажите, – робко произнес священник, пытаясь приподнять тяжелый чемодан с утварью так, чтобы его смогла увидеть кассирша. – Где здесь имеется камера хранения?

– Шо ви кажете? – поморщившись, спросила женщина.

– Я хотел бы сдать на хранение чемодан…

– Нема нiякоi камери. Своi речi ховайте сами.[4]

Отец Агап не совсем понял кассиршу. Он решил, что ей не понравилась его речь, то есть его русский, который здесь, в Закарпатье, на удивление быстро забыли и почти не понимали. Стыдясь того, что выглядит в глазах женщины неандертальцем, неспособным нормально объясниться, он вышел из зала ожидания на улицу.

Сыпал мелкий дождь, и от рельсов, покрытых, словно жирная сковородка, крупными каплями влаги, шел крепкий запах мазута. Горы с мягкими очертаниями, покрытые лесом, словно гигантские кочки мхом, которыми священник так любовался утром, теперь скрылись в низкой облачности. Сквозь матовую завесу дождя проглядывались лишь черные столбы с сигнальными железнодорожными фонарями да расплывчатые, как грязевые потеки на стекле, силуэты тополей.

Батюшка положил на мокрую траву чемодан, открыл его, взял уже прихваченный ломкой корочкой кусочек хлеба, лежащий поверх кадила и, отщипнув немного, положил в рот. Перебинтованный палец мешал ему, нитки попадали в рот, цеплялись к бороде, и батюшка без колебаний ухватил зубами узелок и стал разматывать бинт.

Он не услышал, как по разбитой, затопленной дождями дороге к станции подъехал старый «Фольксваген» и остановился, окунувшись передними колесами в лужу. Молодой человек с впалыми, темными щеками и большими, неряшливыми усами, которые словно под собственной тяжестью свисали, доставая до подбородка, вышел из машины и, сунув руки в карманы черной куртки из кожзаменителя, пошел к двери зала ожидания. Он кинул беглый взгляд на спину сидящего на корточках священника, обернулся и жестом что-то показал водителю «Фольксвагена».

Открыв двери зала, усатый внутрь не зашел, а лишь просунул в проем голову, убедился, что там никого нет, и осторожно приблизился к батюшке.

– Добри день! – сказал он, стоя над ним.

Отец Агап не был готов так близко от себя увидеть человека, вздрогнул, обернулся и, медленно выпрямляя ноги, торопливо дожевал хлеб.

Усатый быстро посмотрел по сторонам и снова встретился карими глазами с испуганным ликом батюшки.

– Що з пальцем трапилось?[5] – спросил незнакомец.

– Простите? – не понял батюшка.

– Бинт ваш? – по-русски переспросил незнакомец, кивая головой на некогда белую марлевую полоску, валяющуюся в траве.

– Мой, – кивнул батюшка.

Батюшка, уставший за весь день от ожидания встречи с бандитами, похитившими Марину, вдруг растерялся и с ужасом осознал, что в такой ответственный момент может плохо, неубедительно соврать, из-за чего лишь усугубит положение Марины и сам попадет в беду.

– Все привезли? – тихо спросил незнакомец, глядя на чемодан, который батюшка туго стягивал резиновой трубкой.

– Все привез, – кивал отец Агап, боясь поднять голову и взглянуть в жестокие, пьяноватые глаза бандита.

– Ну, тоди пiшли в машину.

– А Марина? Марина здесь?

– Пiшли, пiшли! – ушел от ответа усатый и несильно подтолкнул священника в спину.

Батюшка согнул ноги в коленях и ухватился за чемодан, как за железнодорожный столб.

– Нет, мы так не договаривались, – забормотал он. – Вы сначала покажите мне Марину, а уж потом будем разговаривать.

– Да iди ти! – небрежно произнес усатый и ударил священника сильнее. – Твоя Марина жива-здорова, тебе чекае. Зараз побачишь. Зараз усе побачишь.

– Если вы меня обманываете… – беспомощно пригрозил батюшка, ковыляя со своим чемоданом по раскисшей тропинке, но больше ничего не добавил, так как не знал, как он накажет обманщика.

– Давай сюди свiй саквояж! – сказал усатый и без усилий выдернул чемодан из руки батюшки. – О, якiй тяжкий! Що там, рукопис, так?

Отец Агап ничего не ответил. Он с ужасом понял, что этот усатый, скверно пахнущий давно не мытым телом и водкой человек может сделать с ним все, что ему захочется, и условия, которые будет диктовать батюшка, будут вызывать у этого хронического грешника лишь хохот. И потому, подойдя к машине на слабеющих ногах, батюшка уже без вопросов и капризов послушно сел на заднее сиденье, лоснящееся от жира, заваленное тряпками и садово-огородным инструментом. Батюшка поморщился от боли, когда ему в спину уперлось ребро отполированного, в комьях свежей земли штыка лопаты. Усатый, чрезмерно двигая локтями и раскачивая автомобиль, сел с батюшкой рядом, а чемодан положил себе на колени.