— Этот молодой человек… Ну, высокий, худой такой — он кто вам будет?
— А-а, Боря? — Гриднева отерла лицо фартуком. — Так ведь Алексей Захарович книгу писал. Про себя, про войну, как все было и где воевал… Боря ему помогать взялся, насчет грамотности и литературы поправлять. Они с Валей и сюда разок приезжали, я их вареньем угощала…
Певцов с изумлением смотрел на Баскакова, а тот, слушая, кивал головой.
— Он что, писатель? Откуда Алексей Захарович его взял?
— Кажется, на улице познакомились… А не писатель он, журналист, — Пелагея Николаевна отодвинула банку. — Где-то наверху такая карточка есть, оставлял при знакомстве… Принесть?
— Да, пожалуйста. Если вас не затруднит.
Женщина ушла, и Певцов достал сигареты, протянул пачку Баскакову.
— Вот что значит цирковое училище! Но ведь ты не в чародеи готовился, как я помню… Откуда?
— От верблюда… Боря и Валя! Милые крошки. Хотел бы я с ними познакомиться. Очень! Фу, что за гадость ты куришь… «Пегас».
— Вернемся в город, раздобуду тебе блок «Мальборо», погонами клянусь! Пусть мой бюджет от этого получит пробоину… Думаешь, горячо, да?
— Посмотрим…
Гриднева возвратилась, неся в пухлой красной руке белый кусочек картона.
— Вот, на столе лежала… Я все, как было, оставила и так хранить стану. Словно он еще живой, а уж нету его. — Слезы опять потекли по ее лицу.
— Афанасьев Борис Владимирович, журналист, — прочитал Баскаков. — И ни телефона, ни адреса. Скромненько эдак, простенько… Ничего, Боря, даст Бог, перевидимся еще!
Часть обратной дороги молчали, вернее, упорно молчал Баскаков, а Певцов все косился на него, не мешая размышлять. Но при подъезде к Волоколамскому шоссе не выдержал:
— О чем мечтаешь, отец-командир? Поделись, если есть чем.
— На душе гадко… Завез ее домой, оставил и уехал. Ты бы видел эту квартирку!
— Домишко старый, верно…
— Домишко! Не в этом дело… Плохо, когда своего угла нет. Ну куда я мог? К маменьке? Так сам там на птичьих правах… Хоть комнату снимай.
— А может, оно и к лучшему? — осторожно предположил Певцов. — Встретились и разошлись, бывает…
— Оно бывает, — тяжко посмотрел на него Баскаков, — что осел по небу летает… Дай трубку, деятель. Набери к нам… Гвасалия? Нодар, мне срочно нужен Афанасьев Борис Владимирович, журналист… Где работает, в какой редакции, если свободный художник, то адрес и вообще все данные. Прокрути сверхсрочно и сразу свяжись со мной… Да, все правильно. Жду!
— Ты думаешь… — начал Певцов.
— Думаю. Визитка исполнена тушью, от руки. Энтэо подтвердит, уверен. Мог он и с потолка имя-фамилию взять, а мог и знакомца журналиста иметь. Проверим, нас не убудет.
— А сейчас что?
— А сейчас у нас коллекционеры и ювелиры. В скупках оповещены, но ведь и надомники есть… Ты Сафина помнишь?
— Это по делу «Японца»? Помню.
— Он мне должен. А я незлопамятен, но незабывчив. Гриша, мы в центр едем, в район Пятницкой.
— Вас понял, — пошевеливая баранку, отозвался шофер. — Бу сде.
Поднимаясь по лестнице, Певцов провел пальцем по исчирканной стене.
— Ты не знаешь, откуда у нас такая тяга к похабщине?
— От необычайно высокой культуры души и тела, — пояснил Баскаков. — Вот его бункер. — Ну-ка, кто в тереме живет?
Звонить пришлось трижды.
— Кто там? — наконец спросили из-за двери.
— Я не знаю ваш нынешний пароль, но моя фамилия Баскаков.
— Кто-кто?
— Не тяните время, обдумывая, Руфат Талгатович, меня вы не забыли.
Человек в тюбетейке открыл дверь, однако не спешил освободить проход.
— Я не люблю, когда ко мне приходят вдвоем. И, согласно правам, могу вообще не впустить.
— Можете. Но не стоит. У меня очень мало времени, мой друг подождет внизу, а вы проведите, куда пожелаете, я не задержу.
Руфат Талгатович пожевал губами и отступил в глубь квартиры.
— Проходите… Один.
Они вошли в полутемную кухню, и хозяин прислонился спиной к высокому подоконнику, стекло в окне наличествовало лишь в верхнем переплете, остальные были забиты фанерой.
— Что вам надо?
— Почти ничего. — Баскаков вынул блокнот, вырвал листок и положил на стол. — Здесь список кое-каких вещиц, которые я ищу. Если дадите искреннюю справку, не предлагал ли кто нечто подобное, я дам честное слово, что забуду две ваши ошибки по недавнему делу и забуду ваш адрес. Но если пойму, что темните… Словом, я считаю обмен взаимовыгодным.
Сафин молчал, и молчал долго.
Баскаков повернулся и пошел из кухни.
— Подождите… Заберите вашу бумажку, — не отходя от окна, сказал Сафин.
Баскаков вернулся, сунул листок в карман.
— Вчера один юноша случайно встретил меня на улице и кое-что предложил. Вы знаете — я ничего ни у кого не беру… И у него не взял. И даже не видел. Но он обрисовал два кольца, браслет и, по-моему, зубное золото. Одно кольцо с красным камнем.
— Кто такой? Фамилия? Имя? Кликуха?
Сафин тихо хихикнул:
— Я мальчиков никогда не любил… Пупсиков-бубусиков модных. Даже имени не спрашивал… Я девочек люблю. Иди, начальник… И помни, ты обещал! А я все сказал.
— Все?
Сафин молчал.
Баскаков понял, что это действительно все, и пошел прочь из темной квартиры.
Нодар Гвасалия стремительно шел по длинному, устланному ковровой дорожкой коридору издательства и читал таблички у дверей. Заглянув в нужную комнату, увидел мужчину и женщину за противоположными столами и еще один стол, пустой.
— Будьте любезны, мне нужен Борис Владимирович.
Мужчина не отреагировал, а женщина подняла лицо в квадратных очках.
— Он у ответственного. Во всяком случае, сказал, будто идет туда.
— Благодарю вас.
На входе в приемную ответственного секретаря Гвасалия столкнулся с коренастым мужчиной и отступил.
— Прошу вас.
— Да проходите!
— Нет, прошу.
Мужчина вышел, а Гвасалия спросил ему в спину:
— Борис Владимирович?
Тот обернулся.
— Да… А вы кто?
— Отойдем на минуточку, — Гвасалия огляделся, увидел холл с креслами и показал рукой: — Вот сюда.
— Ну, отошли, — Афанасьев отошел и сел. — Теперь сели. И — что?
— Моя фамилия Гвасалия. Я из Управления внутренних дел. Показать документ?
— Допустим… А при чем здесь я?
— Хочу выяснить, нет ли среди ваших знакомых молодого человека следующей наружности: высокий, худой, несколько сутулый…
Афанасьев тихо засмеялся:
— Наша милиция не перестает радовать… С какой стати я за здорово живешь стану рассказывать о своих знакомых? Это раз… А два заключается в том, что, окажись у меня таковой, вы начнете о нем расспрашивать… А я ни о ком никаких справок не даю. Ясненько?