у самых кустов. — Справа, сразу у входа найдешь подушки и пару одеял. Устрой сестрёнку поудобнее — ей надо хорошенько отдохнуть.
— А телефон? — услышав вызов в вопросе Арнава я сжалась, предвидя очередную беду, но Маркус лишь согласно кивнул в ответ.
— Устроишь девочку в палатке и получишь телефон. Сразу. О кей?
— Хорошо.
Не знаю, как Зазнайке удалось поднять меня на руки… Мысль об этом мелькнула как-то мимолётно, тут же растворившись в поглотившем удовольствии безопасности его объятия. «Ты в прядке?» — шепот тёплых губ пощекотал висок. «Да» — шепнула в ответ, пряча нос под колючий упрямый подбородок, где пахло домом. Там было так хорошо, что пристроив голову ему на грудь я закрыла глаза и облегчённо выдохнула, провалившись в ласковое блаженство умиротворенного беспамятства, незаметно скатившегося в сон.
Если бы впоследствии меня спросили, как всё случилось, я вряд ли смогла бы вспомнить детали. Наверняка не смогла бы. Та ночь осталась в памяти захлестнувшим нескончаемым кошмаром из лап которого невозможно вырваться. Уже в тот момент, когда выскользнув из беспокойного сна мои глаза распахнулись в ночь заполнившую тесное пространство палатки плотной, непроглядной темнотой, я уже определенно знала — что-то случится. Беда оседала на коже липким потом предчувствия, отголоски которого разбегались голодными мурашкам, приподнимая волоски на руках. Густая, вязкая субстанция в которую превратился мой мозг под действием лошадиной дозы лекарств смешанных с алкоголем, отказывалась адекватно воспринимать действительность, требуя продолжения беспамятства. Соблазн подчиниться и снова закрыть глаза был огромен, но этому что-то мешало. Запах. Первым был запах. Чужой, навязчивый, резкий — он бил в ноздри вызывая омерзение явственным привкусом грубого мужского пота и ещё чего-то сладковатого-терпкого, приторного до тошноты.
— Кто здесь? — мой шепот, оставшись безответным, раздвинул границы страха до мелкой дрожи в коленях. — Кто здесь? — собственный голос, разбивая молчащую темноту, хоть немного ободрял.
Я бы точно закричала, внезапно почувствовав тяжёлую руку у себя на плече, если бы большая мужская ладонь торопливо не перекрыла вопль, прижавшись к губам,
— Тссс, не кричи, малышка. Дядюшка Маркус просто проверит, как ты…
Облегчение вырвалось с коротким вздохом. Благословение Богине — это просто Маркус, хороший человек — беспокоится о моём самочувствии. Бояться нечего… Мысль не успела до конца сформироваться, вслед за поспешно сорвавшимся вопросом,
— Маркус? Зачем вы…?
Вопрос заткнули вонючим кляпом, неожиданно оказавшимся во рту и напрочь перекрывшим любой звук. И вот тут я по-настоящему испугалась…
Беспомощность. Она стала самым страшным. Жалкие попытки оттолкнуть левой, здоровой рукой навалившееся сверху тяжелое мужское тело были безнадежно перекрыты безапелляционным захватом. Придавившая стокилограммовая туша не позволяла пошевелиться, убивая малейшую надежду на спасение. В его намерениях не осталось сомнений, когда вороватое прикосновение шершавых ладоней жадно прошлось по моим коленям, а потом двинулось выше…
— Тссс, тсс… Моя сладкая… Дядюшка Маркус не обидит тебя. Всего лишь маленькая услуга за услугу. Я подлатал тебя, а теперь ты сделаешь мне немножко приятно. Такая хорошая девочка…
В шипящем невнятном бормотании разобрать слова было сложно, но я вслушивалась. Не знаю зачем… Может чтоб хоть как-то отвлечься от того, что он делал… Слюнявые губы обмусолили основание шеи и принялись за ухо. Меня тошнило, но я держалась. Один рвотный порыв и умру здесь, захлебнувшись собственной рвотой, в темноте, прямо под этим чудовищем. Липкий пот холодил спину, мелкой дрожью озноба разбегаясь по коже. «Нет! Нет! Нет…!» — ударило в груди сорвавшимся пульсом, когда воровские пальцы скользнули в трусы и вторглись внутрь меня.
— О, я так и думал — ты не девочка… Тем лучше — никакого урона. Всё к обоюдному удовольствию. Вот увидишь — тебе понравиться. — Я дёрнулась — влажный горячий язык пробежался по моей щеке слизывая слёзы. — Тебе понравится…
Сжать покрепче ноги, брыкаться — всё это стало жалкой пародией на сопротивление. То что раньше было моим телом обернулось вялой, непослушной массой. Бессмысленно, всё бессмысленно. Если существовал ад, то я погружалась в его пучины… Неотвратимо, навсегда. Легко разжав сведённые колени дьявол легко ворвался в меня и я закричала. Крик вырвался в мир придушенным мычанием, лишая остатков кислорода в лёгких. В глазах дрожали кровавые мухи, пока он пыхтел во мраке, жадно насилуя, причмокивая брызгающей на лицо слюной. Душно, мерзко, бесконечно… Только я не закрывала глаз в жутком убеждении, что потеряв нечёткие контуры полога палатки перед глазами ухну в безумие, потеряю себя навсегда заблудившись в вечном, непроходящем кошмаре без пробуждения.
Сколько это длилось? Секунды, минуты, часы…? Он кончил мне на бедро. Не в меня. Осознала это, когда пытка внезапно прекратилась и горячая жидкость оросила правую ногу.
— Вот видишь, я не мерзавец какой-то. — Опять зашептали мне в ухо. — Никаких неприятных последствий для тебя, крошка. Ты очень славная девочка. Сейчас… — Почувствав, как грубая ткань обтёрла бедро, судорожно свела колени вместе. — Как ничего и не было — мы в расчёте. От твоего красавчика не убыло. Братец — ха-ха. Хорошая шутка. Ох, видела бы ты, какой стояк был у твоего братца, когда он отнёс тебя в палатку. Но я сказал ему твёрдо — я человек принципов, правоверный католик — никакого разврата в моей палатке. — Урод придушенно прыснул, давясь смехом мне в шею. — Так вот — я заставил его спать снаружи, на одеяле. Он вишь не доверяет нам, поэтому дрыхнет тут, под боком, прямо у входа в палатку. Дурашка и не догадался, что у меня с другой стороны палатки припрятан вход, на случай шухера…
— Он убьёт тебя! — промычала я в то место, откуда слышался мерзкий шёпот. Вышла невнятная каша, но он понял.
— Не горячись так, а то задохнёшься. Нет конечно — ты не расскажешь своему дружку о случившемся. Ты же не глупая, понимаешь — мы с ребятами кончим его первым и закопаем где-то в джунглях. Тебя придется тоже… Никто не узнает. Оно тебе надо? Вооот… Так что я сейчас тихонечко выну кляп из твоего сладкого ротика и мы мирно разбежимся.
В то же мгновение, как рот избавился от вони тряпки я смачно, из всех сил плюнула в темный контур мерзкой рожи — «Мерзавец!». На этом ночь для меня закончилась, выпав в небытиё вместе с резким ударом в висок тяжелого кулака…
Хотелось бы сказать,