унтом, хинтом или кем-либо ещё из вашей братии. Прямо сейчас хочу, уже полчаса мне хочется убежать и не возвращаться.
— Это твоё право. Но ты понимаешь, что будет со мной?
— То же самое, что и с Цирюльником.
Виктор ничего не ответил, а только поставил на стол пистолетную пулю, которая была настолько чёрной, что казалась дырой в пространстве.
— Тогда застрели меня, и можешь уходить.
— Дайте пистолет, — Борис протянул просящую ладонь.
— У тебя он есть, используй.
Юноша ощущал себя куском льда. Он вошёл в безэмоциональное состояние, но пистолет материализовался только со второй попытки, вылетел из щели между запястьем и компрессом. Борис вставил патрон в обойму, а её в пистолет. Движения были уверенными, можно сказать заправскими: просмотр боевиков и замена батареек в пульте не прошли даром. Всё происходило на автопилоте, казалось, что внутреннее я дёргает его за ниточки. Виктор закрыл глаза и запрокинул голову как Цирюльник. Борис обеими руками поднял пистолет и прислонил дуло ко лбу мастера. Белки глаз юноши были чернее сажи, а радужки краснее крови. Желание превзошло чувства. Указательный палец стоял параллельно стволу и не двигался.
«Я убью его и сбегу от унтов», — подумал он.
Борис нажал курок и раздался выстрел.
Звук выстрела был не громче хлопка. Пистолет в руках юноши задрожал, а затем, выскользнув из ладони, обратился в дым и вернулся на своё место. Борис упал на спинку дивана, руками, которые не переставали трястись, он сжал краешек обивки у своих коленей. Дрожью заражались и другие участки тела. Боль ударила в голову, будто раскалённый прут вогнали в череп. Напряжение отпустило его, когда Борис почувствовал движение у входа. Он ослабил хватку и осмотрел дверной проём. Ему показалось, или там промелькнула тень.
Глава 6. Часть 4
Спустя неделю Борис стоял в новом для него месте — кондитерском магазине. Яркий утренний свет залил золотом половину помещения, витрины со свежей выпечкой и пирожными, а также щурящегося Никиту. Но даже такое солнечное украшение не вызовет желание сфотографироваться в таком месте. Всё в этом магазинчике от пола до потолка вызывало желание взять то, что надо, и уйти по своим делам, хотя у широких окон по сторонам от входной двери стояло два белых, деревянных столика: один на двоих, другой на четверых. Стоит признаться, пустовали они очень часто.
Никита стоял, опёршись на стойку. На нём была белая рубашка, синие брюки и фартук цвета молочного шоколада с карманами, а на макушке расположилась такого же цвета шапочка, которая напоминала пилотку. Его взгляд был потухшим. Он смотрел в пол и ожидал ответа Бориса.
— Что я буду делать? Интересный вопрос, я даже и не знаю, что тебе ответить, — сказал Борис. — Иногда бывает так в жизни, что надо делать, а потом думать. Что-то внутри меня скреблось, тащило меня к этому. Такой импульс. Понимаешь?
— Да. Ферштейн.
— У меня было время подумать, немало времени. Одна мысль поселилась у меня в голове. Она связана с рассказом Джона об истории хинтов и унтов. Мне кажется, для любого народа великая глупость верить, что раз когда-то давно были коренные изменения, их жизнь тоже поменялась. Я не думаю, что изобретение правил остановило кровопролитие. По сути, произошло слепое возвеличивание одних — я имею в виду людей — и принижение других — хинтов или унтов, которые могут оступиться и их казнят.
Никита поднял на Бориса своё грустное лицо и ответил:
— Я понимаю, куда ты клонишь и мне очень жалко тебя, — на лице Никиты появилась лёгкая улыбка, и он продолжил, — ты же, по сути, ни в чём не виноват. Ты просто жил и забрёл куда не следовало.
Борис подошёл ближе к стойке и протянул ему кулак. Он не отреагировал сразу, но всё-таки стукнул в ответ.
— Никогда в жизни не было так круто. Я забрёл куда надо, это вы уже давно идёте не туда. Я чувствую, что должен это поменять. Зудит. Понимаешь?
Никита протяжно выдохнул и запрокинул голову, а когда опустил, к нему вернулась его довольная моська.
— Я бы не советовал, ну… даже скажу так, слишком большая сила противостоит тебе. Объединённая сеть хинтов и унтов, среди которой ты не найдёшь сторонников. Имей это в виду. Знаешь, нравишься ты мне. Тоже чувствую, что зудит. Хороший ты, однозначно хороший. Я думаю, тебе понятно, что хинт или унт думает так: «Пока я не нарушаю правила, в моей жизни всё хорошо, и ей ничего не угрожает».
— В принципе понятно. Слушай, один момент есть. Я, конечно, понимаю, что это особого смысла не имеет. Мог бы ты рассказать про жизнь Виктора?
— Не имеет? Не скажи. Был у него момент в жизни — поворотный, так сказать. Странно вышло на мой взгляд. Его отец был хозяином того самого тату салона, а мама работала воспитательницей в детском доме. Вот парочка, да? Видимо, противоположности притянулись. Я, кстати, был в её группе, но познакомились мы с Виктором не там. Так вот, однажды к ней в группу попал паренёк, одногодка Виктора, а ему уже тогда стукнуло семнадцать. Так вот, этот паренёк оказался унтом, но мама Виктора не повела его, так сказать, «по пути истинному», — он нарисовал пальцем кружок в воздухе. — Она даже упрашивала директора, чтобы его отправили обратно в деревню, из которой его привезли или какую-нибудь другую. Что-то она в нём почувствовала, видимо, что тёмные дела натворит в будущем. Ферштейн?
— Угу.
— И, как-то раз, Виктор гулял со своими родителями по парку. На пути им встретились двое, родителей накрыло куполом, а Виктора отшвырнуло за его пределы, — Никита прервался, чтобы судорожно и еле слышно вздохнуть. — Когда купол открылся, перед Борисом стоял только один из той парочки, родители и тот второй как испарились. Незнакомец тогда ему сказал: «Они нарушили правило номер два. Это неправильно, так унты не поступают».
— И тут начинается история мстителя.
— Нет. Виктор говорил, что он о мести даже не думал. Вот это за гранью моего понимания. После этого момента он начал жить правильно, слишком правильно. И в мести особого смысла не было: того унта убили через год, — Никита ухмыльнулся. — Прикинь, он сам нарушил правило.
— Да. Чья бы корова мычала. И как ты думаешь, правильно это всё?
— Правильно-неправильно, а делать надо. Я-то человек маленький и, скажу честно, трусливый. Что мне ещё остаётся? Не пойду же я против системы? Знаешь, что самое интересное? Тот, кто видит сейчас за нами наблюдает, а мы тут заговоры