от пицц, которые вот-вот сравняются с ним по высоте. В раковине отмачивались третий день две кастрюли и одна сковородка. Поверхность кухонного стола была щедро сдобрена хлебными крошками, сахаром, оранжевыми каплями засохшего жира и раскрытыми пакетами и банками, которые не были поставлены на своё место.
Никита, огорчённо вздыхая, перекатился и уселся на край кровати. По его лицу было ясно, что прошедших часов сна ему недостаточно. Он сладко зевнул, потирая глаза, натянул старые, тряпичные тапочки коричневого цвета и, шаркая по пыльному линолеуму, направился в ванную. Ноги безразлично ступали по островкам грязи, которая налипла на разлитую колу. Никита почистил зубы. Брился он обычно, только если щетина вырастала слишком буйно, в этот раз обошёлся без бритья. После выхода из ванной переоделся в рабочую одежду: белая рубашка с коротким рукавом и синие брюки. Синий и белый были цветами его кондитерской. В качестве обуви он выбрал чёрные ботинки, которые прикрывали щиколотку и в отличие от других пар туфель выглядели наиболее опрятно. Обувался он, стоя с использованием длинной ложечки для обуви. Чёрные ботинки Никита выбрал ещё потому, что на улице застоялась ранняя весна и на улице царила слякоть. Накинув чёрное пальто в пол, он вышел из квартиры.
Кондитерский магазин находился неподалёку от квартиры, в десяти минутах пешком. Вышел Никита из дома в девять утра, когда на улицах спадала основная масса людей, спешащих на работу. Магазинчик начинал работать с десяти, поэтому у нашего незадачливого кондитера было мало времени, чтобы подготовиться к открытию. Так проходил каждый день, поэтому Никиту недостаток времени не смущал. С утра поток клиентов не был таким большим, и он ожидал основного наплыва как раз к обеду. Но за двадцать минут до полудня к нему зашёл юноша — завсегдатай этого заведения. На нём были графитовые брюки и белая рубашка. На причёске ёжик растекалось красное пятно в окружении светлых волос. Лицо его было бледным и бесстрастным.
— О! Доброе утро, Борис, каким ветром занесло? Опять за халвой?
— Опять за халвой, — голос юноши звучал безразлично. Он просто доносил информацию и эмоционально её не подкреплял.
— Я не устану это говорить, но ты прямо копия Виктор. Он из тебя вылепил такого же чудика с лицом кирпичом. Только без обид. Ферштейн?
— Я сам от этого не в восторге.
— И что вы едите такого, что у вас только мышцы растут? Я-то помню, каким ты дрыщём был. Со мной не поделитесь секретами? — поинтересовался Никита и похлопал себя по выпирающему животу, — А-то мне тоже бы не помешало.
— Мы тренируемся много: отжимания…
— Не-не-не, это не про нас. Ешь ты что такого?
— Ем, как и все. Как обычно, ничего особо не поменялось.
— Я тоже как все, но пока мышцами не оброс. Может унта нашёл, который как пластический хирург? Раз-раз, — Никита раскатисто махнул рукой слева на право, — и ты такой вот…водолаз.
— Да, именно водолаз. Сам бы хотел к такому обратиться, а не вкалывать. Но жизнь унта такова — правила и работа. Даже если это работа над собой.
— Татушки новые есть?
Борис подвернул правый рукав до локтя. С дула Беретты кокетливо свисали серебристые наручники. Неподалёку на внешней стороне предплечья задрал своё дуло электрошоковый пистолет.
— Он добавил рогатку и красиво раскидал вокруг неё камушки здесь, не знаю, как эту часть обозвать, — ребро предплечья, наверное. И тут прям зеркально от Беретты две обоймы. Виктор уговорил сделать; говорит, что лишними не будут. Стоит признаться, красиво получилось, чем-то напоминает бабочку.
— Рогатку сам бил?
— Конечно. Тоже нашёл сапожника без сапог, — проговорил Борис безучастно. На его лице ещё год назад могла расцвести улыбка, но нет, лишь пустота.
— Да никто не сомневался, что ты профессионал. Просто взгляни на меня. По мне сразу видно, что я хозяин кондитерской. А таких разукрашенных как ты каждый второй, — сказал Никита и закивал с глупым выражением лица, будто ожидал подтверждения.
— Ладно, пора возвращаться. Халва как обычно.
Никита развёл руками, поджал губы и направился к витрине у стены. За стеклом с еле заметными пятнышками белого налёта, на верхней полке располагались украшенные клубникой кусочки торта с белым кремом и стекающему по нему шоколадному ганашу, песочные корзинки с утопающими в них черникой и малиной, чизкейки с шоколадом и чизкейки «Нью-Йорк» — самые ходовые и чаще идут в комплекте с кофе на вынос. На полке ниже царство эклеров, их помадки были разных цветов: от обычного шоколада до «зелёной лужайки» с ягодами. Соседство с ними делили макаруны разнообразных цветов, они лежали красиво рядами в одной коробочке. Ниже расположились кусочки тортов на любой вкус: со светло-фиолетовым кремом и чёрной смородиной, из шоколадных коржей с прослойками заварного крема и стружками белого и чёрного шоколада, с кусочками желе в масляном креме между бисквитами. Далее шли пирожные «Картошка» и пончики с глазурью белого цвета с разноцветными шариками посыпки, занимающей практически всю поверхность. Пончики отличались только глазурью, рядом с белыми лежали розовые без обсыпки, после бирюзовые с ореховой присыпкой, с молочным шоколадом и белыми полосками, бежевые со стружкой миндаля. На самой нижней полке лежали пахлава, щербет, чак-чак и халва шоколадная, арахисовая, с зёрнышками мака. Никита достал приличный кусок подсолнечной, которая была ближе к стенке витрины, и упаковал в бумажный пакетик.
— Прошу, свежая, ну, или почти. Точно не помню.
— Продавец из вас так себе.
Борис чувствовал внутри себя пустоту, во всех смыслах этого слова, она стала обыденностью и не отступала ни на секунду. Если вспомнить его тренировки с материализацией предметов из татуировок на куске сала, то у него были перерывы между коротким ощущением полости внутри. Сейчас если он и шутил, то делал это не от всей души и не смеялся. Его мозг просто понимал, что это может быть смешно и выдавал шутку. Чувства и эмоции Борис перестал испытывать поздней осенью. Это, конечно же, не произошло в одночасье, процесс был затяжной и завершился лишь в начале декабря. Для бабушки он пытался выдавливать из себя эмоции или изображать их по примеру Виктора, но очевидно, что она заподозрила неладное.
— Когда общаешься со своим, так сказать, человеком, говоришь то, что думаешь. Поэтому могу принять такую честность за плюс.
— А с людьми ты такой же честный? Они же для нас больше чем просто свои, — Борис никакого ехидства в эти слова не закладывал, но показать он это мог только поднятым вверх большим пальцем.
— Эх, хорошо, что мы придумали этот знак. А-то после этих слов, да ещё и твоим