class="p">– Что же, его любишь?
– Да, его.
Командированный принялся ходить туда-сюда по спальне, согнувшись какой-то
загогулиной от того, что почти по локоть засунул руки в карманы брюк. Его было видно, как
он босиком проходил мимо дверного проема, ступая по домашним полосатым половикам
легко и неслышно, как кот.
– А ты как? Не отстанешь? – спросил его Никита Артемьевич.
Тот, застигнутый врасплох, остановился и уставился в окно, нервно шевеля
веснушчатыми лопатками. Машинка гудела так, что дребезжали стекла. Никита Артемьевич
ждал, когда она замолкнет. Наконец, от гула осталось только тиканье часов, но Анна тут же
повернула стрелку на все шесть минут.
Бояркину нравилась Анна, но теперь он не мог ее понять. Конечно, дядя со своим
тяжеловатым характером был не подарок, но зато он был мужчиной-стеной на всю жизнь –
именно к таким женщины и тянутся. А этот длинноносый кто? Он же ведь, кажется, ничего
собой не представляет. Тем более что скоро он уедет, а уж дядя не примет потом Анну. Во
всем их разговоре "люблю – не люблю" для Бояркина были понятны только слова, но не
чувства за ними. Сопереживая дяде, раскрывшему перед ним душу, он хотел бы осуждать
Анну, но она была так уверена в своем неожиданном поступке, что осуждение не получалось.
Никита Артемьевич еще минуту помедлил, глядя на машинку, яростно плюющуюся
клочьями пены, потом развернулся, ударил рукой в дверь и выбежал.
* * *
На обратном пути дядя вывернул на одну из центральных улиц и так разогнал машину,
что стволы тополей на обочине стали невидимы, как спицы в колесе. Николай покосился на
спидометр, и дядя едва заметно усмехнулся.
– Вот дурило… – сказал он, обгоняя, красный "жигуленок". – Плохо здесь ездят. Вот
когда я служил в Москве – там да. После светофора срываются, как со старта. А здесь еще
поозираются. Я люблю уверенную езду. И вообще… Ах, черт, со всеми этими делами совсем
забыл про дачу. Сейчас ребят заберу да поеду. Ты не поможешь? Все равно сегодня
воскресенье.
– Конечно, помогу, – сказал Бояркин, удивляясь и радуясь дядиному самообладанию.
Дома, во время сборов, когда надо было не забыть ни молоко, ни хлеб, ни посуду, и по
дороге, когда можно было говорить о постороннем, Никита Артемьевич как будто оправился
окончательно, но потом, наткнувшись в коридоре дачного домика на женские тапочки, он
вздохнул и, пройдя внутрь, тяжело опустился перед столиком.
Николай, восьмиклассник Генка и четвероклассница Олюшка, щурясь от солнца,
поджидали его на скамейке. Дядина дача выдавалась из общего очертания дачного поселка в
заболоченную поляну. Дальше за этой поляной был пригорок, с которого деревянными
домиками начинался город. За низеньким заборчиком соседней дачи играл малыш. Потом
откуда-то прибежал еще один. Они что-то не поделили и стали пихаться. Генку это
заинтересовало, но драки там никак не выходило.
– И чего зря топчутся, – раздосадовано сказал он. – Наш Андрюша давно бы уже
врезал. Я его научил.
– Ну, ничего, ребята, не тужите, – тихо проговорил Николай, понимая их унылое
настроение.
– Да мы-то что, – ответил Генка и начал ковырять землю щепкой, – батю вон жалко…
Наконец, Никита Артемьевич вышел. Детям он дал садовые ножницы, чтобы они
подрезали смородину и малину, а племяннику – лопату, показав, где копать.
За лопату Николай взялся с удовольствием. Работа настроила его на спокойные
рассуждения. Земля была очень мягкая – лопата входила в нее легко и, выворачивая,
рассыпала на мелкие кусочки. Как это удивительно, что вот лежит она сейчас сухая, пыльная,
как будто обессилевшая после прошлого лета, а переверни ее – и она тут же становится
влажной, душистой, готовой принять семя. Как быстро ее усталость превращается в новую
заботу! Еще в детстве Николая поражало, что из двух крохотных песчинок-семянушек на
одной земле вырастает два разных растения – редиска и морковка. Как это получается, что и
горькость и сладость из одной земли? Из земли же и горох, и капуста, и огурцы, и помидоры,
и картошка, и, главное, – хлеб. И различные цвета оттуда, и различные запахи, и мы, люди,
тоже из земли. Как же нас после этого не будет волновать ее дыхание, которое мы
совершенно справедливо называем живым?
Николай все удивлялся, зачем дяде дача, если овощной магазин в соседнем доме, но
теперь понял: просто тянет земля – есть в ней такая сила.
Никита Артемьевич всем задал работу, но сам не мог ни за что взяться. Он обошел
весь участок и, остановившись около домика, стал смотреть на дочку. С отросшей темной
косой, она сильно походила на Людмилу – его первую жену. От своих предков казаков
Людмила переняла какую-то легкую забайкальскую раскосость. Генке это не передалось, а
вот в Олюшке проступило еще ярче, чем в матери. Наверное, дети плохо помнили ее, может
быть, Анна-то им полностью заменила родную мать, и вот они снова ее потеряли.
– Здорово, Никита, – поздоровался с ним черед забор сосед – широкий лысоватый
мужик, – что-то сегодня без своей половины?
– Здорово, Петрович, – ответил Никита Артемьевич, – с племянником вот приехал.
Познакомься – Николай… бывший студент, – институт бросил. Работать хочет. Может быть,
ты что-нибудь посоветуешь?
Отговорившись таким образом, Никита Артемьевич скрылся в домике.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Дачный сосед Никиты Артемьевича и Бояркин пожали руки через низенький
заборчик. Соседа звали Владимир Петрович Мостов.
– Так, может быть, к нам на нефтекомбинат пойдешь? – предложил он. – Я работаю
начальником цеха, людей у нас не хватает.
– Понимаете, – сказал Николай, – я хочу работать на предприятии, которое имеет
значение в экономике всей страны, то есть, чтобы, как говорится, его величество рабочий
класс был там самый передовой…
– Ого-го… – озадаченно произнес Мостов – А, скажем, заработок тебя интересует?
– Интересует, но лишь бы не меньше студенческой стипендии. Кроме того, мне нужно
чтобы от работы оставалось достаточно свободного времени – я должен заниматься
самообразованием. И место в общежитии.
– Ну что ж, – сказал Мостов, с любопытством прищурясь, – наше предприятие как раз
и есть самое что ни на есть современное. Полностью оно именуется производственным
объединением по первичной переработке нефти. В его состав входит шесть заводов – это
более десяти тысяч рабочих. Нефтекомбинатом-то его зовут лишь по привычке. Имеется своя
типография и газета, почтовое отделение, сберкасса, универмаг, продовольственные
магазины, сам не помню, сколько столовых, свой совхоз, теплицы с огурцами, помидорами и
цветами. По территории ходят автобусы… – рассказывая, Мостов уже не по первому разу
загибал все пальцы и