и рапиру. Ту самую — со знаком отличия.
К утру Роваджи сделался нищим и получил синяк под глазом. Это как ничто его отрезвило. Как бы он не злился на себя, кое-чем всё же оправдывал: будь у него деньги и кров, он бы искал забвения в пьянстве. Теперь же оставались только руки и ноги. Руки, ноги и неизлечимая рана. Боль, которую он заслужил.
Без денег и оружия Ро был обречён бродяжничать и браться за всё, что подвернётся. Где-то его не пускали на порог, где-то встречали сердитым мотанием головы. Бывали хозяева поприветливее, но кроме мытья полов ничего не могли предложить. И то скорее из жалости, потому как во всякой дыре находились свои приживалы для подобной работы. Ну и конечно же никому не услащало слух общество сквернослова и хама.
В детстве всё казалось проще. Сделал порученное дело — носись по городу, выискивая забавы. Как ни засни, одеяло чудесным образом оказывается сверху и согревает в самые холодные часы. По утрам всегда откуда-то берётся сладкая лепёшка, кувшин молока, миска каши с горстью орешков или кусочками фруктов. Порвал рубаху — непременно заштопают или самому вручат нитку с иголкой. Ну а если надо отправиться в путь, так это невероятное приключение!
В те годы Ро только знакомился с жизнью, совершенно не понимая её жестоких основ. Беспечное время — наивное, но прекрасное. В темноте кадетской казармы, прячась от мира лицом в подушке, он спасался воспоминаниями. Теми воспоминаниями, что теперь его убивали.
— Что, приятель, не везёт тебе? — подсел к позднему посетителю подобревший трактирщик. — Сходи что ли Наминэрии угоди или свечку запали этому вашему солнцеликому.
Ро скривился при упоминании Колласа и вернулся мыслями в свою неприглядную жизнь. В паршивую забегаловку с не самым чистым столом и почти опустевшей кружкой, оплаченной и оставленной кем-то другим, наверняка оттого, что пойло дерьмовое.
— Я не верю в богов. Думаю, всё это глупости.
— А вот это зря. То-то они тебя оставили, — принялся поучать хозяин. — Никак не направят. Годов-то поди немного? Хотя Ликий разберёт вашего брата! Ростом вон как столб верстовой! И всё же здесь ты вряд ли работу найдёшь.
— Это ещё почему?
— Вышибалой тебя не возьмут. Охранником тоже. Здоровенные бисты на каждом углу, тут уж без шансов. Для ратного дела поди не годишься. Да и вашего брата не любят у нас. Уж больно вы себялюбивые.
— Могу письмо написать, — зачем-то предложил Ро.
Звучало это смешно, но вовсе не как остроумная шутка, а как издёвка над самим собой. Мать прожила в чужой стране лет десять, но справлялась куда как достойнее сына. Тот если и находил заработок, то быстро терял из-за гордости, дерзости и дара в одно мгновение отталкивать людей.
— Грамоте обучен? Ну и что же? Кто же чужаку писать по-нашенски доверит? Тут-то ты заказчика не поймаешь, — покачал головой хозяин. — Да и кто к чумазому писарю за стол сядет? Ты сначала в порядок себя приведи, кафтан раздобудь. И бумагу с чернилами. Они же денег стоят.
— Значит, конюхом куда-нибудь напрошусь, — пробурчал Ро, стараясь не грубить, чтобы допить пиво.
— Думаешь, своих конюхов нет? Местных, чтобыпостояльцев не отпугивали. А уж там, куда приезжие селятся, нужен не только кафтан.
— Я тебя понял. Сейчас уйду.
Хозяин посидел молча, кивая каким-то мыслям, а потом выдал очередной непрошенный совет:
— Вот что я думаю, парень. Лицо у тебя интересное. Черты правильные. Зубы хорошие. Иди к Дажеру в бордель попросись. Там тебя отмоют, приоденут…
— А не пошёл бы ты на хер! — не выдержал Ро и резко поставил кружку. Содержимого не осталось. Жаль. Надо было плеснуть в лицо или врезать! Пара недель в темнице на попечении городской стражи — та ещё благодать, но могли и избить до полусмерти.
Злой как собака, Ро вылетел из харчевни. Холодные потоки ливня не могли остудить его жа́ра. Хотелось рвать и метать, громить вонючий городишко, начиная с этой грязной улицы, выкрикивать ругательства, лупить стены, а лучше разбежаться и со всей дури о них же расшибиться! Нет ничего хуже неприглядной действительности, напоминающей день ото дня, что надо меняться и изменять себе. Подстраиваться под мир, в который попал. Ну и какая же это свобода? Продаться лавочнику в долгое рабство, или гнуть спину до скорой смерти на рудниках, или начать воровать. Даже вон пойти по рукам предлагают! Прорва путей и возможностей! Но этого ли хотел? Не осталось ни целей, ни планов, лишь призрачные очертания былых надежд.
Одежда промокла насквозь, прилипла к телу. Волосы то и дело лезли в глаза, как не зачёсывай. Ро не понимал, как местные управляются с ними. Наверное, весь секрет в масле, но от бродяжного образа жизни у него была и без того сальная голова. Он бы с радостью принимал ванну хоть трижды на дню, да только не мог себе это позволить. Между краюхой хлеба и куском мыла выбор очевиден. Выручали дождь, ближайшая речка и поилки для лошадей. Ни запасов, ни сменной одежды. Как пересёк границу налегке — с тем и остался. Да даже из того многое потерял. Самое главное.
Ро не заметил, как зашёл в переулок. Из-под скрипучих досок, служивших настилом, просачивалась тёмная жижа. Халасат редко просыхал, но в южных областях ясная погода случалась чаще. Однако не в те дни, когда всё шло под откос, а настроение корчилось в припадке. Надо было поискать местечко у огня, чтобы высушить одежду и поберечь силы на завтра, но ноги несли вперёд, стуча подошвами так, словно пытались втоптать в грязь это проклятое место.
Ливень снаружи, буря внутри. Из-за мыслей и шума Ро не заметил подкравшихся сзади. Кто-то взял его в захват, сдавив шею плечом и предплечьем. Сгиб локтя упёрся в кадык, призывая не рыпаться и стоять смирно.
— Тише, тише, — показался второй неизвестный.
Выглядел он нелепо. Молодой, не больно-то старше. Долговязый. Не то чтобы высокий, но для местного считай дылда. Угловатый, нескладный. Редкие волосёнки зачёсаны назад и прибиты дождём, отчего поблёскивали точно лысина. Многократно штопанный