а сегодня хочу выставить себя героем, сознаваясь в этих смешных и совсем негеройских поступках.
Ты проводила меня до автобусной остановки, хотя оба мы знали, что автобус давно ушел. — Тебе придется ехать на последнем.
Я отвечал, что мне все равно.
— Но он опоздает к поезду.
Я засмеялся. — Ну и что такого?
— Нет, это я просто тебя пугаю. Автобус приходит как раз к поезду. Но до дому ты доберешься очень поздно.
— И что?
— Вот видишь, я из-за тебя тоже не высплюсь. — И ты пригласила меня зайти еще хотя бы на часок к вам.
У вас как раз погасили свет. Ты заторопилась, хотела стукнуть в окно маме, чтобы она еще не ложилась спать, но я тебя отговорил. И нарочно немного задержал тебя у дверей. Мы снова целовались. Ты говорила, что могла бы простоять так со мною до утра. Но на улице было холодно. Потом ты вела меня вверх по ступенькам в свою комнату. Оба мы были в восторге от того, как там замечательно, поскольку мама растопила с вечера печку. Ты сняла пальто и хотела зажечь свет, но я предложил посидеть лучше в темноте. Мы подложили в печку несколько поленьев и оставили дверцу открытой, чтобы насладиться жаром. Ты пододвинула ко мне стул, но я присел к тебе на кровать и сразу же стал тебя обнимать. Хотел расстегнуть на тебе платье, но ты сопротивлялась. Я стянул с себя свитер и снова попытался снять с тебя платье, но ты не позволила, говоря, что побудешь со мной, что мы можем даже прилечь вместе, но при этом оба должны остаться одетыми. Мы выдержали, лежа так, очень недолго, обоих нас охватывало все большее возбуждение, но все равно прошло довольно много времени, прежде чем оба мы оказались голыми; ты смотрела на меня испуганно, горящими глазами; я целовал твои губы, хотел целовать и грудь, но ты не позволяла, я гладил твои распущенные волосы, лицо, а ты сопротивлялась все слабее и слабее…
Вдруг ты заметила, что начинает светать. И стала выгонять меня из постели, в ужасе от того, что с минуты на минуту может проснуться отец, поскольку в это время он обычно встает и собирается на работу. — Господи! Ты же наверняка встретишься с ним в автобусе!
Мне показалось более разумным переждать в комнате, пока отец не уедет, и сесть на следующий автобус.
— Нет, нет! Лучше уж уходи! — Ты не хотела даже думать о том, чтобы я задержался хоть на минуту дольше. Оделась быстрее, чем я, но не пошла меня провожать, только открыла дверь и попросила, чтобы я спускался по лестнице тихо и осторожно. Успела еще сказать, что внизу, у самых ворот, я найду прислоненный велосипед и могу его одолжить, а когда будет время, привезти назад.
— Хорошо, хорошо, только не подгоняй меня!
Я сбежал вниз по лестнице, но тихо или нет, об этом я забыл спросить.
По дороге домой я обдумывал, что скажу Йожо, если он спросит, где я ночевал. Да пьянствовал всю ночь! Это показалось мне самым убедительным. Я мог бы запросто придумать, с кем пил, и даже притвориться, будто я немного под хмельком, но меня вдруг стало злить, что снова придется обманывать. Ну, разве не смешно? В один прекрасный день он и так обо всем узнает, и мне же будет стыдно, что я так по-детски себя повел. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, который должен во всем отчитываться перед старшими. Меня это злило. Злило, что не могу делать то, что мне нравится. Пока он не поселился у меня, никто не вмешивался в мои личные дела. Но что это такое — личные дела? Он первым заговорил на эту тему. И сказал, а дело было как раз после такой поездки, что мне нечего вмешиваться в его дела. Почему я тогда же с ним обо всем как следует не поговорил? Разве это возможно, чтобы я не вмешивался в его дела? Зато сам он любит решать за других. Я еще ничего ему не говорил, однако он уже заранее намекнул мне, что не желает, чтобы я встречался с его двоюродной сестрой. И подозревает меня, по лицу это видно. Если ему что-то не нравится, пусть напишет об этом Эве, а она, если захочет, может действовать по его указаниям.
Я встал довольно поздно. Болела голова и очень хотелось пить. Йожо сидел у печки, держал в руке молитвенник и молился. Но мне показалось, что он не молится, а только ждет, когда я встану, чтобы снова читать мне нотации. В последнее время между нами несколько раз случались ссоры. Мне казалось, что Йожо постоянно за мной наблюдает, караулит каждое мое движение, и это меня нервировало. Я полагал, что он наверняка все знает, знает о моих встречах с Эвой, но ничего не говорит и хочет, чтобы первым заговорил я. Как и прежде, он часто рассказывал о своей семье, о брате, о крестных, и конечно — об Эве. Но я никогда и вида не подавал, что все это — среда, люди, предметы, — мне знакомо. Я так ему никогда в этом и не признался.
Дурное настроение, с которым я проснулся, постепенно переходило в злость. Я думал, что Йожо наверняка знает, что я пришел ночью навеселе, может, даже разбудил его, а значит, мне следовало бы извиниться. Пока его тут не было, я мог делать что угодно, теперь же надо постоянно быть настороже, чтобы не выкинуть какую-нибудь глупость и не огорчить Йожо. Он говорил, что через месяц-другой уедет, но пробыл тут уже целую зиму, когда же он собирается уезжать? Какой мне прок от того, что он живет у меня? Только понапрасну впутываюсь во все новые неприятности. Кстати! Не наболтал ли я тогда чего у Герибана? Еще и ему надо было ко мне прицепиться! Господи, вот так попусту трачу свое время, день за днем, и именно сейчас, когда я должен, наконец, сесть и работать. А все только и делают, что меня отвлекают. Завтра снова придется ехать в Трнаву, потому что я обещал это Эве, она сказала, что будет встречать меня на вокзале. И что ей от меня нужно? Зачем зовет, раз знает, что у меня столько работы. Если бы я с ней не переспал, она бы меня так не дергала. Если бы я мог со всем этим покончить! К тому же, с ней было не так