быть Петром. Петр, ты камень, иди и раскинь свои сети, предложи людям рыбу и, если предложишь разумно, даже врата ада не одолеют твои рыбачьи сети.
Хм, но откуда же тут взялся Герибан? Что он тут делает? С каких пор тут живет? Кажется, я обещал его навестить. Может, сходить к нему? Йожо все равно не хочет со мной разговаривать, так почему бы и нет, почему бы и не навестить Войтеха, своего земляка?
Что, если действительно зайти к нему?
Войтех! Я ведь знал и твоего отца, Якуба Герибана.
Я нарочно упомянул твоего отца, порядочного человека. Как будто хотел внушить читателю мысль, что все, о чем шепчутся люди, ложь. Как будто хотел сказать, что Якуб Герибан не мог иметь плохого сына. Земляк ты мой! Сколько раз мне хотелось выругаться, но я предпочитал прикинуться дурачком, старался не видеть в тебе плохое, а то, что мне нравилось — замечать вдвойне. Я человек осторожный. Не годится резкими словами сердить начальство, не годится сердить приятеля. Говорю себе, говорю, но ты не узнаешь, серьезно я говорю или нет, хвалю я кого-то или с грязью мешаю. Для каждой мысли мне нужно много слов, чтобы между ними могло что-то прошмыгнуть. Не стоит говорить слишком понятно, по крайней мере — о серьезных вещах. Умный выберет для себя из того, что есть, а глупый подождет. Я встретил тебя на улице так же, как повстречал недавно — мы потолковали о том, что писали в газетах. Трнава выиграла матч, этого можно было ожидать. Несколько ненормальных сплавляются на плоту вниз по Вагу, каждый день об этом пишут, отнимают время у себя и у читателей. Советский режиссер попробовал чехословацкие шпикачки, порадуемся за него! Но вот уже сентябрь, днем солнечно, ночью ясно и холодно, сентябрь 1970 года. Мы засолили немного грибов, насушили слив. Смотрим из окна на скворцов, снующих по небу и по веткам деревьев. Нам интересно, что напишут в газетах сегодня, завтра и послезавтра.
Но не будем опережать время! Вернемся к марту 1953 года, когда я пришел к тебе в первый раз. Вы как раз куда-то собирались. Девочки были уже принаряжены. У старшей в волосах был красный бант, у младшей — розовый. Обе поглядывали на меня с недоверием. Ты сказал приветливо: — Мы идем в гости с поздравлениями!
А я был рад, что не пришлось делать вид, будто я собирался уделить тебе всего пару минут. Но ты хотел оказать мне гостеприимство хотя бы наскоро, и потому пригласил меня в комнату. — Йожка, — обратился ты к жене, но не спешил открыть дверь, и пани Йожка успела взять со стола и сунуть в шкаф кучу неглаженого белья, а остальное, детскую рубашечку и пару носовых платков еще держала в руке, мне даже показалось, будто она собирается вытереть ими стол.
— Это мой приятель, — представил ты меня. Она улыбнулась и сначала протянула мне белье, которое тут же взяла одна из девочек, и только потом мы пожали друг другу руки.
Было заметно, что она недовольна своим видом, потому что все время сновала туда-сюда и, наконец, сказала, что ей пора привести себя в порядок.
А ты между тем успел разлить по стопкам, кажется, сливовицу, и произнес: — Ну, будь здоров!
Мы втроем выпили, Йожка убежала, а мне пришло в голову, что и у Йожо были несколько дней назад именины, а мы забыли отметить. Ты снова упомянул, что два года жил в Подолинце и по тому, с каким кислым видом ты это говорил, я понял, что тебе там не нравилось. Или ты был не в духе оттого, что я выбрал для визита такую неподходящую минуту? Ну, будем здоровы! Дальше все пошло само собой. За несколько минут мы успели выпить по пять или шесть стопок, а ты за это время нисколько не изменился, порой только ронял, что вы идете поздравить какого-то знакомого, но каждый раз ты махал рукой, явно давая мне понять, что это всего лишь неприятная обязанность. Но девочкам не терпелось пойти в гости, особенно младшая не могла дождаться, когда я, наконец, уйду.
Когда она стала уж слишком надоедать, ты нагнулся к ней: — Иди к мамочке!
Мне показалось, она послушалась тебя неохотно. — Не сердись, Матей, — повторил ты, не знаю в который уже раз. — Я действительно должен пойти поздравить этого своего знакомого.
— Само собой! Из-за чего тут сердиться?! — Я хотел было уйти, но тут в комнату вошла девочка, которую мы только минуту назад выпроводили, у нее развязалась туфелька. Я наклонился и туфельку ей завязал. И почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Девочка следила за моими пальцами. Выпрямившись, я поймал твой взгляд, и было в нем нечто, чего я раньше не замечал. Как будто ты хотел выразить мне благодарность за маленькую услугу твоей дочке. Ты улыбнулся и дочке, и мне. Я сказал, что хотел бы попрощаться с твоей женой, но ты отмахнулся, заметив, что она переодевается и вызвался меня проводить. Ты отпер дверь, и прежде, чем мы вышли, на лестнице зажегся свет. Этажом ниже кто-то отчитывал ребенка, некоторые слова слышались вполне разборчиво. Улыбка, которая еще не совсем сошла с твоего лица, обозначилась более явно, словно ты только что заглянул в чужую квартиру, и все тебе там было знакомо, люди, речи и обстановка. Ты остановился, схватил меня за локоть и с минуту смотрел мне в лицо. Я был уверен, что ты ждешь от меня ответного приглашения зайти ко мне в гости, и всячески старался этого избежать, поэтому принялся спешно придумывать отговорку. — У меня так много дел, — сокрушенно вздохнул я и для большей верности снова упомянул про дипломную работу. Мне уже показалось, что ты начнешь меня упрекать, но вдруг ты понизил голос и спросил, не нуждаюсь ли я в чем. Я бы не удивился, если бы ты при этом стал озираться по сторонам. В полутьме зрачки твои расширились, а голос обрел неестественное звучание. — Если бы тебе случайно было что-то нужно…
Если бы меня не приводил в замешательство твой взгляд, я бы рассмеялся. Но вместо этого только покрутил головой. Над нами скрипнула дверь.
Катаринка выбежала в коридор. — Папочка, мама спрашивает, ты не знаешь, где расческа?
Ты не ответил ей. Наклонился ко мне, почти касаясь меня своим лбом. Ты ничего не говорил, только одной рукой стискивал мой локоть, а второй — плечо. — Ничего не хочешь мне сказать? — впился