силы, и решила, что следует отзываться лишь на радость мужа, а в другое время сохранять хмурый вид. Столь противоестественные усилия раздражали. Кадзу полагала, что ее угнетает и вызывавшее тревогу великодушие Ногути.
Но когда она подумала, что муж ничего не знает, его фигура в серой рубашке и с поднятой над головой палкой показалась ей невыразимо одинокой и печальной. Кадзу пришло в голову, что, если бы он знал, было бы легче. Она не считала, что совершила плохой проступок, и надеялась, что в будущем он ее поймет.
– Смотри-ка. – Ногути снова остановился и указал палкой на противоположный берег. – Все еще есть такие чайные. Прямо как в театре.
На том берегу, около дороги, расположилась видавшая виды чайная лавка, совмещенная с дешевой закусочной, где подавали одэн[47]. Под покосившейся крышей через пыльную деревянную дверь с застекленной верхней половиной можно было разглядеть, чем торгуют. Со стеклянной части двери свисали разноцветные полоски бумаги, а деревянную часть прикрывал красный ковер. На подвешенных табличках было крупно написано «одэн», «данго»[48] и прочее.
– Ах, как живописно! – с преувеличенным восторгом вздохнула Кадзу.
Она ступила в траву, и Ногути смел концом палки густую плотную паутину. Зацепившиеся за палку нити колыхались в воздухе, и когда закатное солнце освещало их, нежно мерцали.
Не в силах больше выносить молчание, Кадзу бестолково предложила:
– Послушай, дом всем хорош, только ванну стоит переделать, согласен? Пусть и съемное жилье, а нам там жить и жить.
– Я тоже так думаю, – довольно отозвался Ногути. – Вернешься после гольфа – самое оно принять ванну.
– Гольф? Раньше за границей играл… А как же клюшки и прочее?
– Я подумываю снова начать играть. Когда все уладится, можно дешево собрать снаряжение по лавкам старьевщиков. Я подумал об этом, потому что здесь, рядом, в Коганэи, поле для гольфа. Сюда я когда-то приглашал друзей, иногда и приятелей из иностранцев.
– Прекрасная мысль! И для здоровья полезно, займись обязательно. Если после всей этой жуткой нагрузки ты сразу перестанешь чем-нибудь заниматься, для здоровья это будет хуже всего.
На этот раз Кадзу радовалась искренне. Нужно, чтобы муж двигался.
Они подошли к первому мостику. Оперлись на грубые перила из металлических трубок, посмотрели вниз и наконец-то увидели, как течет вода под переплетенными ветвями деревьев. Быстрый поток бежал, испещренный пятнами света, который пробивался сквозь листву каштанов.
– Напоминает оби из ткани с металлической нитью, – сказала Кадзу. – Не люблю этот стиль.
– А мы тут впервые увидели воду, – заметил Ногути.
Вскоре супруги снова поднялись на дамбу и двинулись дальше, в сторону заходящего солнца, туда, откуда текла река.
Кадзу разговаривала с мужем, и ей вдруг почудилось, будто она вознеслась куда-то вверх и смотрит на все с высоты птичьего полета. Видит фигурки старых супругов, ранней осенью идущих по дамбе. Сверкают белые волосы Ногути, искрятся коралловые камешки в шпильках Кадзу, поблескивает порой палка, которой размахивает Ногути. Их чувства как на ладони: печаль, одиночество. Ни с чем не спутаешь.
Такой взгляд, конечно же, служил еще одной уловкой для самооправдания. Кадзу знала, что иначе жизнь будет чревата последствиями, которые, как острый нож, могут ранить и ее саму, и мужа. Казалось, очаровательная, пока смотришь с вышины, картина печальной прогулки старой супружеской четы мгновенно станет слишком безобразной.
Ногути явно наслаждался каждой минутой прогулки на свежем воздухе. На это указывало все: осанка, взгляд, обращенный порой к небу, походка, то, как он размахивал палкой. Однако в его удовольствии Кадзу чувствовала отстраненность, сопротивление, будто ее присутствие для него вовсе не обязательно. Ей следовало идти позади и быть внимательной, как человеку, глядящему через плечо художника на картину, которую тот рисует на холсте. Сейчас она не мешает, поэтому не стоит и дальше отвлекать наблюдением за творческим процессом.
Видение Кадзу было мгновением, озаренным заходящим солнцем начала осени. Она знала, что Ногути больше не придет в такое благостное, спокойное расположение духа, чувствовала, что бесполезно пытаться сохранить эту благостность. Сейчас у Кадзу не было оснований нарушать спокойствие мужа. Никаких причин вот так сразу отказаться от создания, пусть и поддельной, картины своего рода счастья.
Ногути и Кадзу видели, как солнечные лучи, косо падавшие между стволами высоких криптомерий слева от дороги, повисли таинственной золотой дымкой. Рядом проехал, подняв облако пыли, грузовик. Пыль запуталась в дымке, которая сразу успокоилась и заискрилась.
Они опять смотрели, как красиво клонится к закату солнце там, куда они направляются. Краснеющие вечерние облака окрашивали разбросанные повсюду купы деревьев в цвет, напоминавший о свежих овощах. Некоторые облака горели пламенем, а в самом центре этого буйства вдруг возникало пятно сумеречного оттенка. В этом неопределенно-серого цвета сгустке облаков Кадзу привиделись очертания могилы. Семейной могилы Ногути.
Странное дело: фантом могилы, всегда вызывавший у Кадзу возбуждение, сегодня не разжег никакого интереса. Она рассеянно подумала, что вот – ее могила. Подумала, но предоставила все далекому, неопределенному будущему. Могила покосилась. Разрушилась. Начала таять в вышине. И окружавшие ее яркие вечерние облака в один миг приняли щелочно-серый оттенок.
Глава восемнадцатая
После банкета
Настал октябрь. Ногути от старых друзей, с которыми ездил в Нару на церемонию Омидзутори, получил приглашение провести вместе вечер. Кадзу не позвали.
Расходы, видимо, несло издательство: место выбрали в ресторане в Янагибаси, неизменная компания собралась в просторной гостиной с видом на реку. Восьмидесятилетний старец сидел, прислонившись спиной к косяку ниши токонома. Ногути, директор издательства и экономический обозреватель расположились вокруг.
Полненькая веселая хозяйка, конечно же, была очень любезна и внимательна. Эта чрезвычайно мудрая женщина, используя свою внешность, намеренно создавала впечатление беспечной, недалекой, забавной особы. Если заходила речь о Голливуде, она говорила:
– Голливуд – это ведь рядом с Парижем?
Пожилая гейша спросила:
– А вы знаете историю про хлеб?
Хозяйка ответила невозмутимо: мол, что там говорить о такой ерунде? Гейша продолжала:
– Наша хозяйка хотела похудеть и решила посоветоваться с доктором. Доктор сказал, что нужно три раза в день есть хлеб. Она подумала и спрашивает: «А хлеб есть перед едой или после?»
Все посмеялись над этим известным анекдотом. Сегодняшнюю встречу устроили ради Ногути, и старец всячески старался его подбодрить.
Где-то в середине застолья Ногути встал, чтобы выйти в туалет, старец тоже поднялся. Гейша протянула руку, чтобы ему помочь, но он решительно отказался. В углу коридора, запинаясь, начал разговор:
– Слушай, Ногути, ты, наверное, знаешь… Но если нет, то все наши говорят, нужно довести до твоего сведения. Я тут самый старый, вот взял на себя эту неприятную