отличающиеся укладом жизни от оленных, назывались мурчены («конные»). Оседлые эвенки, живущие по побережью Охотского моря, называют себя мэнэ, мэнэл («живущие на одном месте»), а своих соседей, кочующих с оленями — орочел («оленные»). Эвены, первоначальная территория которых находилась на Охотском побережье, устойчиво сохраняют за собой название ламуты («приморские жители»). Одна из тунгусских групп — негидальцы, освоившая оседлый рыболовческий образ жизни, получила это название от своих сородичей эвенков, кочевавших по отрогам Станового хребта (дунканов — «жителей сопок»). В основе этнонима негидальцев положен термин нгегида («береговой»). Часть эвенков на Амуре в силу характера их занятия получила название кумачен (от кума «нерпа» по-эвенкийски). Та же картина на северо-востоке Азии. Этноним ительменов происходит от глагола ителахса — «жить, обитать», т. е. ительмен — «житель». Ближайшие соседи ительменов — оленные коряки называли их вместе с приморскими коряками нымылын («житель селения»). Оленеводы коряки называли себя — чавчывав («оленные»). Приморские чукчи, занимающиеся охотой на морского зверя, называют себя анкалыт («морские жители»), а тундровые чукчи-оленеводы именуют себя чавчуват (почти так же, как называют себя оленные коряки).
Категория этнонимов по хозяйственно-культурному типу выражена и у других народов Сибири. Так, долганы в районе Норильска называют себя тыа кисите («лесной человек»). Одно из самоназваний лесных энцев — муггади, что означает «лесные». Этноним селькупов имеет смысл «таежный человек».
Как правило, этноним по хозяйственно-культурному типу относится к сравнительно небольшим группам, довольно четко ограниченным этнически. Но иногда под таким этнонимом, когда он возникает в иноэтнической среде, могут подразумеваться разные этносы. Так, это свойственно названию остяк, которым русское население называло хантов, часть манси, кетов и селькупов. В писцовых книгах начала XVII в. остяками именовали также башкиров лесных камских районов. «Это название охватывало целую группу сходных по культуре народностей; в нем можно видеть термин, применявшийся тюрками для соседнего им населения лесной полосы, возможно восходящий к какому-либо древнему этнониму»[319].
Много таких же фактов можно привести из других стран мира. Особенно обильно категория этнонимов по хозяйственно-культурным типам представлена в Индокитае (мон-кхмерские народы зоны лесов, именующие себя бру, брао и т. д. — «лесные»), в Индостане (тоже в зоне лесов и на границах с Тибетским нагорьем, где «люди долин» вроде лепча отделяют себя от скотоводов плоскогорий), в Африке с широко представленными там дихотомиями «речных людей» и «лесных людей», «людей зерна» (или «каши») и «людей скота». Зато этнонимов этой категории встречается мало в древнейших центрах производящего, особенно земледельческого хозяйства (в Передней Азин, на Кавказе, на юге Европы). Их больше там, где крупные земледельческие цивилизации еще не закончили освоение всей экологической среды (в маргинальных областях Индии, в лесах Юго-Восточной Азии).
Есть этнонимы по хозяйственно-культурному типу, еще более ясно указывающие на него, вроде названия «ройдигнии», обозначавшего древнегерманское племя, занимавшееся подсечно-огневым земледелием (die Rodung), название срэ — «люди поливных полей» во Вьетнаме.
Но многие этнонимы этой категории, отмечающие топографические черты мест обитания, по существу опосредствованы хозяйственно-культурным типом, развившимся в данном ландшафте. Таковы многочисленные этнонимы со значением «люди леса» или «люди гор» (т. е. «ведущие подсечно-огневое земледелие в лесах»), «люди степи», «степняки» (т. е. «занимающиеся скотоводством в степи»), «люди моря» (т. е. «занимающиеся охотой на морского зверя») и т. д. Негидальцы (от негида — «береговой», «житель берега») не потому себя так называют, что расселены по берегам бассейна Амура, а, прежде всего, потому, что занимаются преимущественно рыболовством и живут оседло в отличие от близкородственных эвенков, которые в этой же местности могут заниматься охотой. Характерная черта этнонимов по хозяйственно-культурному типу — их типологические звенья, где пара этнонимов взаимосвязана и обозначает контрастирующие по образу жизни группы населения.
Большое число этнонимов по хозяйственно-культурным типам в Сибири закономерно связано с непрерывными хозяйственными изменениями на ее территории, как правило, шедшими в направлении с юга на север. Один из ярких таких процессов — распространение оленеводства[320]. Становление одной из его отраслей — крупнотабунного оленеводства заканчивалось в XVIII и даже в XIX в.[321] Очевидно, обилие этнонимов со значением «оленные» в Сибири связано с относительно поздним проникновением туда хозяйственно-культурных типов с оленеводством. Э.В. Шавкуновым было прослежено появление на Дальнем Востоке новых этнонимов, в том числе и название орочен, на месте старых племенных названий в связи с экспансией с II–III вв. оленеводческого хозяйства[322].
Этнонимы по хозяйственно-культурным типам показывают, что они возникают в среде, где коллективы осознают свои культурные различия. Эта среда является не чем иным, как историко-этнографической областью того или иного ранга. Такая область объединяет народы, живущие в условиях длительных связей взаимного влияния и разделяющие общую историческую судьбу[323]. В границах историко-этнографических областей протекают процессы распространения хозяйственно-культурных типов. Так, Н.Н. Чебоксаровым на примере Прибалтики было показано внедрение земледельческо-скотоводческого комплекса, принесенного древними балтийскими племенами, в среду аборигенных финских охотников и рыболовов[324]. Таким образом, можно сделать вывод, что важнейшим условием взаимодействия традиционных обществ с природой выступает историко-этнографическая область, образующая историко-культурную среду для развития хозяйственно-культурных типов и облегчающая переход от низших типов к высшим[325]. Особенность историко-этнографических областей, как среды для хозяйственно-культурных взаимосвязей народов, в том, что эти области дают рамки для территориально-зонального разделения труда, которое основано на обмене предметами производственного и непроизводственного потребления.
Рассмотрение этнической специфики, эндогамии и этнонимики подтверждает вывод, что в эпоху становления и бурного развития хозяйственно-культурных типов наблюдается процесс их этнизации. Последующая стабилизация хозяйственно-культурных типов связана с оформлением сходных комплексов, приуроченных у разных народов к ландшафтно-климатической среде. Такая деэтнизация, сопровождающаяся разделением комплекса хозяйственно-культурных черт и этнической специфики, — явление, наиболее широко наблюдаемое на позднем этнографическом материале. Обнаружение исторических тенденций этнизации и деэтнизации дает возможность яснее представить эпоху возникновения того или иного хозяйственно-культурного типа. Разнообразные данные показывают, что возникновение хозяйственно-культурных типов происходит в условиях мобилизации не только хозяйственно-адаптивных факторов, но и факторов этнических.
В ходе всемирной истории этнизацию хозяйственно-культурных типов в их начальный этап можно обнаружить в различные эпохи. Так, Г.Е. Марковым вскрыт процесс возникновения культуры древнейших подвижных скотоводов в горно-степной полосе Передней Азии к рубежу II и I тысячелетия до н. э.[326] В более раннюю эпоху, очевидно, еще не было этнического обособления скотоводов. По словам Х. Кленгеля, во II тысячелетии до н. э. в Месопотамии бродячие скотоводы, которые находились продолжительное время на положении полукочевников в укрепленных поселениях на возделанной территории, обычно не выделяются в хозяйственных документах, как члены того или иного племенного объединения, а обозначаются, как жители данного поселения[327].
С.П. Толстовым было показано возникновение ислама не только в связи с развитием у