Теодор!
— К черту! Беднякам-то больше всех и нужны деньги.
Брат приподнял блузу, вытащил из-за пояса два пистолета, подсыпал пороху на полку и один протянул мне.
— В хибарке только одна комната. В передней стене дверь, в боковой окно. Стереги у окна, стреляй во всякого, кто выйдет. Идем!
На бегу я шепотом спросил:
— Почему, Теодор, именно мы с тобой должны это сделать?
— Нам по дороге.
Остановившись у лачуги, он показал мне дулом пистолета на окно и буркнул:
— С нами бог, Самуил, как ты всегда говоришь.
Он бросился к двери и ударом ноги распахнул ее. Вскоре он вышел, сжимая в руке кошелек с сотней пистолей — цена предательства, тридцать сребреников. Впереди шел какой-то человек, и Теодор подталкивал его. Двери он затворил, не позволив остальным выйти; велел мне пристроиться с своей чернильницей у камня с плоской верхушкой, служившего столом, и продиктовал мне следующие слова: «Так будет со всеми предателями и гонителями детей господних».
Пока я выводил крупные буквы, Теодор сказал несчастному:
— Надо бы тебе заживо переломать все кости, трижды переломать; ведь ты троих наших предал, из-за тебя всех троих колесуют. Но что поделаешь, хоть так покараем тебя. На колени!
Он приложил к спине предателя лист бумаги с надписью и вонзил в середину его кинжал.
* * *
Мы прошли после этого около одного лье, а вой и вопли, доносившиеся из лачуги, казалось нам, по-прежнему раздавались за нашей спиной. Теодор сказал резко:
— Целых четыре года я служил королю и убивал людей, не зная ради кого и за что…
И тогда я произнес слова, не выходившие у меня из головы:
— «Голубь — мирная птица. Голубка моя белая, яви мне лицо твое и дай услышать голос твой, ибо голос твой сладок и лицо твое прекрасно. Встань, подруга моя, лети ко мне, ведь зима прошла… Разве не слышишь воркованье горлицы? Встань, подруга моя, красавица моя, приди ко мне…»
— Ах, замолчи ты! Тебя, миленький мой, всегда очень уж сладко кормили!
Дядюшка Лапорт хохотал, широко открывая рот с черными корешками зубов, и от этого громового хохота, вырывавшегося из его могучей глотки, отверстой, как гулкая пропасть, меж щетинистых зарослей усов, у всех делалось светлее на душе, как светлее становится в долине, когда ветер разгонит в ней туман.
Наш Гедеон поднимал на древке, как знамя, доску с надписью и, охая, приговаривал:
— Ох, бедная моя матушка! Уж как бы она возгордилась, а то ведь, бывало, все кричит, что мне грош цена.
А то вдруг, дав себе по голове такого тумака, что осел и то заревел бы, он возглашал:
— Вот она, башка! Глядите, сколько денег за нее дают!
И он все требовал, чтобы я перечитал ему конец приказа:
«..И будучи уведомлены, что вышеназванный Лапорт стал главарем сих разбойников, объявляем: мы уплатим сто пистолей тем, кому удастся изловить его и доставить нам живым или мертвым. А чтобы всякий узнать мог вышеуказанного Лапорта, к сему прилагаются для розыска его приметы.{53} Предписываем всем местным судьям огласить и вывесить сей приказ на всех площадях, дабы каждому он стал известен. За исполнение сего судьи личную ответственность несут.
Дано в городе Алесе, семнадцатого сентября 1702 года».
Под приказом стояли две подписи: Де Ламуаньон, а ниже — Архиепископ де Монтиньъи…
Дядюшка Лапорт вызывал всех потягаться с ним, — вызывал и Никола Жуани, большеголового, с короткой шеей, вызывал Кастане, похожего на разгневанного медведя, вызывал Жака Кудерка, именуемого Ла Флером, и пророка Соломона Кудерка и даже самого Авраама Мазеля, — всех вызывал помериться с ним силами один на один или гуртом, стоят ли их головы больше, чем старая черепушка кузнеца из Брану. Он велел нам распить бочонок вина в честь этакой торговой сделки и все упрашивал меня еще раз прочесть ему надпись на доске, только один разок, самый последний, но на нашем севеннском наречии, чтобы лучше ее посмаковать, и наконец повел нас на Сен-Прива-де-Валлонг, где еще оставалась одна несожжённая церковь.
И уж как он там орудовал — будто у него не две, а четыре руки, громоздил в кучу на середине церкви скамьи, стулья и всякое убранство и, прежде чем поджечь церковное добро, призывал Мазеля спеть песню во славу и его, дядюшки Лапорта из Брану, Золотой головы.
И Авраам затянул зычным басом, от коего взметнулись бы и закружили летучие мыши даже в солнечный день:
Разрушайте, разрушайте.
До основания его!
И наш Гедеон дул изо всей мочи, разжигая пламя, как кузнечные мехи.
Мы видим воочию чудеса предвечного, мы наступаем, мы жжем и поем:
Слово твое светильник ноге моей
И свет стезе моей…
Мы нападаем по ночам, кричим, ударяем оземь древками с лезвиями кос, размахиваем факелами: «Вей! Бей! Жги! Жги!». И вот замок Вен-Буш открывается перед нами, как Иерихон. Мы нашли там пшеницу, соль и вино, прекрасное белье в шкафах и длинные рубашки. Мы возносим хвалы предвечному, ибо он голосами наших вдохновенных пророков тотчас повел нас в деревню близ Кро, где мы нашли муку и сыр, сало, корпию, целебные мази и снадобья. Мы навьючили ослов и мулов и по наставлению духа святого з ту же ночь отправились дальше и сожгли церковь в Сент- Илер-де-Лави, а затем повернули к Французской долине. Не было ни луны, ни звезд, во мраке дул холодный ветер и лил дождь, мы бы заблудились и повернули вспять, если бы по милости господней на плече Авраама не возжегся, свет подобный алмазу, и не вывел бы нас на дорогу.
И вот так, из ночи в ночь, изо дня в день мы шли и пели, ведомые Соломоном, Авраамом и другими нашими людьми, коих непрестанно воодушевлял дух божий; мы ели