пробужденная ото сна суровой действительностью.
— Ну входи. — И он указал на дверь горницы.
Дедушка поставил корзину с кормовой свеклой под лестницу, ведущую на чердак, и прошел вслед за мамой в горницу.
В горнице были бабушка и тетка Гелена. Бабушка в углу у окна вязала обшлага из белой овечьей шерсти. Чуть поодаль стоял столик с геранью. Зимой бабушка убирала ее с окна, чтобы не померзла. В одном горшке герань распустилась огненно-алыми цветами. Всей листвой она жадно тянулась к свету, падавшему в горницу из-за отогнутой занавески.
Тетка Гелена плела из самодельных льняных нитей кружевные прошвы для подушки. Мало кто в селе умел так искусно вязать как она. Она, как и все в этом доме, любила делать все добротно, с толком. Кружево просто сверкало в ее руках.
Как только мама вошла, взгляд ее тут же упал на расцветшую герань. Что-то в душе ее ожило, осветив улыбкой лицо. Но она вмиг одернула себя — не время, дескать, для улыбок — и, вытащив банковскую бумажку, сказала:
— Требуют и проценты и взносы. А за просроченные взносы грозят даже торгами. Я пришла посоветоваться.
Услышав об этих новых печалях, дедушка сел, бабушка и тетка Гелена отложили на колени работу, а мама, так и не присаживаясь, продолжала:
— У вас денег просить я и не думаю, знаю, что нет их. В деревне есть люди денежные, к которым я могла бы обратиться. Но каждый только зубы точит на наши полоски. Людской корысти конца-краю нету. Многие меня еще глубже в омут готовы втолкнуть, только чтоб я утопла скорей. Но я ни у кого не стану просить, сама вытяну. Я только хочу сказать вам, что мы с Маркой Порубяковой надумали заняться торговлей.
Тут тетка Гелена вспыхнула, отмотала нить с пальца и положила кружево с крючком на стол.
— Ты дочь газды, о торговле и думать не смей — ведь это срам для нашей семьи!
Она вызывающе посмотрела на дедушку с бабушкой и ждала, что они затеят с мамой ссору.
Но мама была полна решимости. Ей не хотелось упускать из рук огонек, который с таким трудом занялся и, единственный, мог бы пробить мрак надвигающихся горьких дней. Она знала, что торговля не почиталась достойным занятием в порядочных газдовских семьях, но лучше уж запятнать доброе имя семьи, чем остаться без крова.
Тетка Гелена беспокойно сновала по горнице. Трудно ей было смириться с намерениями сестры. Что скажут люди? Одинокая тетка Гелена все еще надеялась выйти замуж. Может ли она допустить, чтобы на нее указывали пальцами: у нее сестра, мол, торговка.
Дедушка не хотел торопиться с решением, все раздумывал, взвешивал.
Бабушка снова принялась вязать обшлага и пыталась спокойно выслушать жалобы старшей дочери о чести семьи и доводы младшей в пользу торговли. Только потом она отозвалась своим обычным приветливым голосом:
— Ну, срам не срам, дочки мои, жить хочется. Куда больший был бы срам, кабы по ее нерадивости дети погибли.
Дедушка тоже так думал:
— Ты только ничего не бойся. Человек в нужный час должен уметь шевелить мозгами. Нынче, пожалуй, ничего другого и не придумаешь.
Маме стало легче. Она была благодарна родителям, что они поддержали ее. Оставалась еще забота: повезет ли ей в банке? Было б хорошо, если бы там повременили с долгами.
— Схожу, попрошу их подождать.
— Постой. Я дам тебе немного яиц и творогу. Отблагодаришь в банке чиновника, что занимается ссудами.
— Да ведь это же подкуп! — возмутилась тетка Гелена, стараясь взять хоть этим, ежели в другом проиграла.
— Нет, дитя мое, — мягко сказала бабушка, — это только гостинец доброму человеку.
Все понимали, что это так и не так, но надо было жить.
И в самом деле, творог и яйца, словно в каком волшебстве, тронули не столько, пожалуй, сердце, сколько рассудок банковского чиновника. Времена были трудные, жить хотелось всем. Жалованье невеликое, дома жена, дети, в кладовой почти ничего. Чиновник рад был гостинцу и обещал маме, что ей отсрочат и взносы и проценты. А там, может быть, повезет ей в торговле.
И вот однажды темной ночью отправилась мама с теткой Порубячихой на ярмарку в Теплую. Дом она заботливо заперла, а ключ спрятала в окно. Мы остались одни под присмотром звезд, мелькавших среди туч. На южном краю неба во тьму врезались просветы.
Обе женщины пустились в долгий путь через горы. Взяли с собой увесистые палки, чтобы не только можно было о них опираться, но и защититься при надобности.
В нашем крае тогда еще нередко разбойничали, и грабители, особенно в ярмарочные дни, подстерегали торговцев, чтобы отобрать у них туго набитые кошельки.
У Лучанской долины, вклиненной между крутыми косогорами, они повстречали четырех женщин из Осады. И конечно, обрадовались: вместе идти было куда веселей. У женщин в руках тоже были тяжеленные палки. И не так, мол, против разбойников, как против дикого зверя: они слыхали, что в долине стаями бродят волки. Мама с теткой очень перепугались.
— Ладно уж, если будем друг друга стращать, ничего не сделаем. Коли нам суждено, волки и тут нас отыщут. Так, пожалуй, лучше пойдем, — в конце концов рассудила мама.
И женщины — хочешь не хочешь — двинулись в путь. Тетка Порубячиха даже посмеялась над собой, что в глубине души спасовала перед волками. Это уж, поди, в нашей деревне она так разбаловалась. От злости на себя она крутанула у бедра палкой, да так, что в воздухе свистнуло, и рассмеялась.
— Только уж пойдемте потише, — предложила одна из женщин.
Ее послушались, шагали почти молча во тьме под хмурым, затянутым тучами небом. Они своим телом распахивали сугробы и брели, глубоко увязая в снегу. Над долиной то и дело проклевывалась бледная звезда и снова исчезала за наплывавшими тучами.
На полпути мама почувствовала резкую боль в ноге. Жесткая обувь стерла ей пятку. Эта невыносимая резь отдавалась у нее даже в сердце, мама почти теряла сознание, но сказала сама себе, что должна