который наш коллега Антонов представил на симпозиум по атомной физике в Варшаве». А ты — тьфу! — зарылся как крот в свою темную нору! Свети, светило! Я тебя люблю!
Она целует меня. Давно я не был так искренне рад.
— Эх, у меня ведь только кофе и чай…
— Какой прогресс! Одевайся, идем к Игнату!
Только Игната не хватало! Но она выталкивает меня за дверь, мы целуемся, целуемся, и я согласен на все, не шотландское виски нашего друга, так второсортный лимонад.
— Кто? — несмело отзывается Игнат на долгий настойчивый стук Милены, она заговорщически глянув на меня, говорит томно:
— Это я, дорогой, Милена!
— Кто-о? — В голосе вечно самоуверенного хозяина страшное смущение. — Ах, Миленочка! Ты что хотела?..
— Мне что, кричать через закрытую дверь? Открывай! Кто-то приглашал на шотландское виски…
— Так поздно уже… — канючит Игнат. — Сплю я…
— Не дрейфь! Я при виде твоей голой пятки в обморок не грохнусь!
— Нет-нет, Миленочка… Только не сейчас! А домой я тебя провожу! Спускайся вниз!
— Благодарствую! Со мной Антон. Открывай, отметим его статью!
Слышно, как он уходит, вернувшись, на мгновение приоткрывает дверь, просовывает бутылку, в поле зрения попадают красные дамские туфельки, рядом на полу — бархатная юбка. Игнат сконфуженно:
— Миленочка, Антоха, брат, извините, приболел я…
— О, пардон! Мерси! Чао! — Милена многозначительно глянула на туфли с юбкой. И на лестничной площадке звенит пощечина.
Выходим на улицу. «Да-с, первая была не хуже», — говорит она. И на обратном пути я узнаю обо всех перипетиях праздничного ужина, о том, как Миленка в конце концов вывела Игната из зала и молча съездила ему по физиономии.
III
Утро. В комнате хаос. Милена спит на моей руке. Пытаюсь — безуспешно — повернуть к себе наручные часы. Который час? Голова свинцовая, я взбешен: значит, еще день псу под хвост.
— Иногда я спрашиваю себя: почему тебя люблю? — Милена говорит будто сама с собой. — Ты сухарь! В кино ходишь, чтобы сделать мне одолжение, в театр — чтобы не держали за деревенщину неотесанную, только народ собирается кутнуть — ты за дверь и бежать…
— Мне скучно!
— Не верю! Ты же молодой парень! Вы, близнецы, какие угодно, но не ограниченные… А ты все… все пересчитываешь на время и страницы, сам проговорился, точно! Чашка кофе — двадцать загубленных страниц! Фильм — тридцать. Вечерушка, к ней накинем и следующий день — все сто потянет! — Милена смеется саркастически. — А я? Сколько страниц, а? Скажи!
— Ну, ты мое сокровище бесценное…
— Не увиливай… Сколько? А? Сколько страниц? Скажешь ты мне? Антончик, пожалуйста, скажи! Скажи, если любишь! Сколько-сколько? Твоя кошечка ждет…
— Не знаю, не считал!
— Врешь! Считал! — Милена склоняется надо мной, глаза ее горят от возбуждения. — Голову даю на отсечение! Говори! Посмеемся вместе! Просто так…
Чуть поколебавшись, отвечаю, не отводя глаз от большущей паутины на потолке:
— Шестьдесят две тысячи.
Знаю, взгляд ее тотчас померкнет, но угрызений совести не испытываю. Наоборот, мое «я», эдакий крошечный Антошка, ликует, подпрыгивая на одной ножке. Вы просили? Мы вам отомстили! Сама заслужила! Сотни часов безвозвратно пропали благодаря ей! Будто люди не могут любить друг друга и при этом не тратить время на глупости! Кино, театр, концерты — ради бога! Когда, понятное дело, нет никакой запарки. Но от этих сборищ с бриджем, водкой, дреньканьем на гитаре меня воротит. Просто физически чувствую, как уходит время, бессмысленно уходит. А много ли его? Какие-то тридцать лет для активной работы, причем важнее первая половина. Если суждено тебе сделать открытие, то именно в эти годы. Потом шанс падает до нуля, это давно доказано. А кто из наших сейчас думает об открытиях? Один спит и видит учительское местечко с солидным отпуском, другой метит в начальники лаборатории заводика на периферии, третий лезет в мэнээсы — три рабочих дня и уйма времени на футбол, рыбалку и прочие развлечения. Да чем такая перспектива, лучше в петлю! Я их жалею, они меня ненавидят. Видно, считают карьеристом, только ловчее и лицемернее себя. Зубоскалят: как же, алкоголь он не переносит органически (по-моему, от водки несет лекарствами), не курит (и не собирается), футбол по телеку не смотрит (меня зло разбирает без дела сиднем сидеть). Но ни на что не променяю библиотеки, лабораторию, свою мансарду, на лекции — спешу… И еще — моя Милена… Кстати, лекция ее папочки через полчаса.
Миленка только теперь перехватывает мой взгляд — хвать горемычную «Победу» с тумбочки — и шарах об стену.
— Вот! Это ты! Тысячу раз говорила! Все у тебя рассчитано по минутам! Ты сам как часы! Автомат, кусок железа!..
И, как подкошенная, падает на кровать. Свернувшись калачиком, барабанит по ней кулачками, всхлипывая, как ребенок.
Меня прямо жалость берет, но время, я вскакиваю. А она — откуда только силы взялись — бросается на меня и валит на постель.
— Я… Часы хотел поднять, других-то у меня нет…
— Никаких часов! Хочешь удрать! Нетушки! Останешься здесь!
— Но, Миленочка! Десятый час! Полдня прошло! Это безумие!
— Ты еще вчерашний день приплюсовать забыл! Итого: полтора дня, это сколько страниц? — Ее лицо рядом, она почти овладела собой, лишь в глазах какой-то нездоровый блеск. — По моим скромным подсчетам, сто-двести… Займемся сложением: прибавь к ним еще столько же и смирись с тем, что отсидишь дома полтора дня!
Я в панике, после недолгой борьбы удается вырваться из ее рук. Одеваюсь, бормоча:
— Ты, раз понравилось, сиди хоть неделю. А я хочу через полчасика попасть в университет. На лекцию товарища Филипова, между прочим.
Мила, вскочив, рвет со стены мою сабельку. Обхватив рукоять двумя руками, замахивается:
— Иди-иди, я посмотрю, далеко ли! Разделю на два и глазом не моргну!
Она сможет! Ни дать ни взять амазонка: в коротенькой комбинашке, красивая, стройная, упруго стоящая на длинных ногах, глаза горят. Я, кажется, близок к пониманию того, как мужчины бросают все ради женщин. Может, и мне на всю плюнуть? Это минутная слабость, снова пускаю в ход примиренческий тон:
— Милая, пойми, мы — студенты, через двадцать пять минут мы обязаны предстать пред светлым взором твоего батюшки!
— Забудь о нем! Сейчас ты мой студент! Никуда не пойдешь!
Она начинает остывать.
Одевшись, стараюсь привести «Победу» в чувство, краем глаза наблюдая за Миленкой. Она немного расслабилась — сабля тебе не фунт изюму. Но едва повернулся к ней — молниеносно берет ее на изготовку. Молча смотрим друг на друга, и меня осеняет:
— Все-все, остаюсь.
Небрежно отшвыриваю сумку поближе к выходу, но она ловит ее клинком и кидает прямо в противоположную сторону, жестом средневекового рыцаря откладывает оружие и вешается мне на шею.