Потихоньку-полегоньку дело дошло до того, что весной 1861 года студенты университетов обеих столиц приняли участие в панихидах по полякам, погибшим 25 февраля того же года во время Варшавской политической манифестации.
Ответом власти стало принятие «Правил 31 мая 1861 года»,[65] которые запрещали «всякие сходки без разрешения начальства» и освобождение от платы за обучение более двух студентов от каждой губернии, входившей в состав учебного округа, что закрывало доступ к обучению малоимущим студентам, которые считались наиболее неблагонадежными с политической точки зрения. В ответ студенты устроили массовое шествие от здания университета на Васильевском острове к дому попечителя Санкт-Петербургского учебного округа Григория Филипсона. Арест тридцати семи зачинщиков вызвал новую студенческую сходку… Студенты собирались каждое утро в течение двух недель, до тех пор, пока не прошли новые аресты, обезглавившие протестное движение.
Лавка старьёвщика в Балчуге. 1890-е годы
Весной 1862 года студент физико-математического факультета Московского университета Пётр Заичневский, находившийся под следствием за антиправительственную агитацию, написал в заключении прокламацию, содержавшую программу революционного переворота. Прокламация была нелегально издана и распространена его товарищами от имени вымышленного Центрального Революционного Комитета. «В современном общественном строе, в котором всё ложно, всё нелепо – от религии, заставляющей веровать в несуществующее, в мечту разгорячённого воображения – бога, и до семьи, ячейки общества, ни одно из оснований которого не выдерживает даже поверхностной критики… Выход из этого гнетущего, страшного положения, губящего современного человека, и на борьбу с которым тратятся его лучшие силы, один – революция, революция кровавая и неумолимая, революция, которая должна изменить радикально все, все без исключения основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка… Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком «Да здравствует социальная и демократическая республика Русская!» двинемся на Зимний дворец истребить живущих там. Может случиться, что всё дело кончится одним истреблением императорской фамилии… но может случиться… что вся императорская партия, как один человек, встанет за государя, потому что здесь будет идти вопрос о том, существовать ей самой или нет. В этом последнем случае… мы издадим один крик: «в топоры», и тогда… тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам!»
«Я же рад встречать молодежь: по ней узнаешь, что нового… – говорит в «Преступлении и наказании» «двойник» Раскольникова Пётр Петрович Лужин. – Все эти наши новости, реформы, идеи – всё это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть всё, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши». А другой «двойник», Аркадий Иванович Свидригайлов, упоминает о том, что «молодежь образованная от бездействия перегорает в несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях».
16 апреля 1866 года студент Московского университета Дмитрий Каракозов стрелял в императора Александра II, прогуливавшегося по Летнему саду. Это неудавшееся покушение считается началом отечественного терроризма. «Бог спас… – сказал Александр. – Если я ещё России нужен, то я не умру. А если я более не нужен, то да будет Его святая воля».
«Его святая воля» исполнится 13 марта 1881 года на набережной Екатерининского канала, там, где сейчас стоит Храм Воскресения Христова на Крови (Спас на Крови), возведенный на средства, собранные гражданами империи. Убийство императора было осуществлено членами террористической организации «Народная воля». Раскольников задается вопросом: «Тварь ли я дрожащая или право имею?», а один из главных героев «Бесов» Петр Верховенский, «полупомешанный энтузиаст», революционер и нигилист не будет задаваться подобным вопросом, потому что он начисто лишен моральных принципов. Если убийство выгодно, то оно допустимо. «Народовольцы» были нигилистами.
Свидригайлов говорит Раскольникову: «Я убежден, что в Петербурге много народу, ходя, говорят сами с собой. Это город полусумасшедших. Если б у нас были науки, то медики, юристы и философы могли бы сделать над Петербургом драгоценнейшие исследования, каждый по своей специальности. Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния! Между тем это административный центр всей России, и характер его должен отражаться на всём».
Да, безусловно, характер Петербурга отражался на всей стране, которая равнялась на свою столицу и брала с неё пример, хороший или дурной. «Петербург производит в настоящее время самое давящее, тоскливое действие на душу, – писал в 1878 году Пётр Ильич Чайковский своей постоянной корреспондентке баронессе фон Мекк. – Во-первых, погода ужасная: туман, бесконечный дождь, сырость. Во-вторых, встречаемые на каждом шагу казачьи разъезды, напоминающие осадное положение; в-третьих, возвращающиеся после позорного мира войска, – всё это раздражает и наводит тоску. Мы переживаем ужасное время, и когда начинаешь вдумываться в происходящее, то страшно делается. С одной стороны, совершенно оторопевшее правительство, до того потерявшееся, что Аксаков ссылается за смелое, правдивое слово, с другой стороны – несчастная, сумасшедшая молодежь, целыми тысячами без суда ссылаемая туда, куда ворон костей не заносил, а среди этих двух крайностей равнодушная ко всему, погрязшая в эгоистические интересы масса, без всякого протеста смотрящая на то и на другое».
Очень точное наблюдение, как говорится, «ни отнять, ни прибавить». Аксаков, который «ссылается за смелое, правдивое слово» – это литератор-славянофил Иван Сергеевич Аксаков, сын известного писателя Сергея Тимофеевича Аксакова. «Первое условие для освобождения в себе пленного чувства народности – возненавидеть Петербург всем сердцем своим и всеми помыслами своими, – писал Иван Сергеевич Достоевскому. – Да и вообще нельзя креститься в христианскую веру (а славянофильство есть не что иное, как высшая христианская проповедь), не отдувшись, не отплевавшись, не отрекшись от сатаны». Почему славянофилы считали Петербург сатанинским городом? Да потому что он был основан «сатаной-Петром», преклонявшимся перед всем заграничным.
Петербург Достоевского именно таков, каким ощутил его в 1878 году Чайковский – давящий, тоскливый, с вечно плохой погодой. Сырость и холода – это плохо, но Фёдора Михайловича Петербург не радовал даже летом. «Пыль и жар, удивительные запахи, взрытая мостовая и перестраивающиеся дома, – писал он. – Всё больше отделывают фасады со старого на новое, для шику, для характеристики. Удивительна мне эта архитектура нашего времени. Да и вообще архитектура всего Петербурга чрезвычайно характеристична и оригинальна и всегда поражала меня, – именно тем, что выражает всю его бесхарактерность и безличность за всё время существования. Характерного в положительном смысле, своего собственного