class="p1">– Можешь называть их храмами или местами собраний. Можешь даже называть их игорными домами. Здесь это все, что у нас есть. По крайней мере, в эти храмы не позволено заходить ни одному белому человеку.
– А где остальные? – спрашиваю я.
Хозяин достает для меня карту, на которой отмечены города и районы, где, как известно, есть храмы. Я беру карту и кладу ее в нагрудный карман. Сэмюэл сказал «все, что у нас есть», и я помню, что теперь я часть этих «нас». Мне нравится знать, что храмы разбросаны по всему штату, что даже в таком незнакомом месте, как это, есть напоминания о том, что может быть похоже на дом.
Сэмюэл платит за нашу комнату из оставшихся у него денег. Я проверяю, что он просит две кровати. Комната маленькая, обшарпанная, но мы впервые за долгое время остаемся одни. Трое других мужчин заваливаются в комнату рядом с нами: половицы скрипят, когда их тела разбредаются и оседают. Утром мы встретимся с человеком, который поможет нам найти работу.
– Ну, – говорит Сэмюэл, садясь на то, что, как я понимаю, будет его кроватью.
– Ну, – отзываюсь я нормальным голосом, а не низким, который себе придумала.
Я в безопасности. Наконец-то, наконец, после побега, метаний, пряток и уклонений я в безопасности. Здесь нет ни Джаспера, ни госпожа Ли, ни сводных братьев. Я думаю об иероглифе «лететь», 飛: он выглядит, как купол из крыльев – вожу пальцем туда-сюда, туда-сюда по бедру, с каждым штрихом становясь смелее, счастливее, свободнее, пока не воображаю, что иероглиф должен быть больше, чем мое бедро, больше, чем раскладушка, больше, чем даже эта комната.
Я все еще не могу быть собой здесь, но это ничего. По крайней мере, я могу представить себя сотканной из крыльев.
Мне снится лес. Высокие деревья, их ветви как навес. Трава лишь слегка влажная. Я босая. Я не одна. Моя первая мысль – со мной Линь Дайюй, но я чувствую тяжесть, а значит, она, должно быть, все еще внутри меня. Кто бы это ни был, я не могу его увидеть. Но чувствую рядом со собой и слышу его. Я оборачиваюсь, но место, где он находится, окутано густым туманом.
Мы куда-то идем, я и этот невидимый незнакомец. Вокруг нас трели птиц, их песни не утешительные, а жуткие и насмешливые.
Мой спутник останавливается. Я продолжаю идти. Мне что-то говорят, кричат, но крики приглушены, и все, что я слышу, это гул в ушах, как звук океана в Чжифу, как одеяло, надвинутое на голову, оно душит меня.
Ночью чувствую на спине давление. Я вздрагиваю, но что-то скользит по горлу: это острое и холодное лезвие.
– Молчи, – звучит шепот на ухо. – Не то расскажу всем, кто ты на самом деле.
Я узнаю этот голос. Он принадлежит седому мужчине.
– Думала, не узнаю? – Он тяжело дышит. – Я понял, что в тебе что-то не так.
По комнате скользит тень. Сэмюэл тоже здесь, вспоминаю я. Сэмюэл, мой добрый спаситель, Сэмюэл, плачущий мальчик, который помог мне зайти так далеко.
– Помоги, – зову я его.
Но он не двигается. Вместо этого он опускается на пол. Мое сердце опускается вместе с ним.
Потом седой мужчина сдирает с меня штаны. Потом возится со своими. Потом я чувствую, как что-то прижимается к ягодицам, что-то мягкое, вялое и слегка теплое. Снова и снова я чувствую, как его орган трется об меня, мясистый и отчаянный. Я осознаю: он не может сделать это.
Седой ругается. Что-то еще скользит по моей спине: рука, холодные пальцы. Она ползет по моей коже, пока наконец не оказывается между ног, и я чувствую, как ее холод проникает в меня в том месте, к которому до сих пор никто никогда не прикасался.
Он трется о мои остриженные волосы, увлажняя затылок своим дыханием. Его сухие пальцы царапают стенки моих внутренностей, как будто он пытается забрать у меня то, что хочет поместить внутрь себя. Я думаю о его грязных ногтях, забившейся под них грязи, о квадратных суставах на каждом пальце, и я чувствую все это. Его ногти оставят шрамы. Остановись, думаю я. Остановись, остановись, остановись.
Сэмюэл напротив нас начинает плакать.
Должно быть, это ее и разбудило. Пальцы седого мужчины продолжают врезаться в меня, боль теперь белая. Меня можно вывернуть наизнанку. С каждым ударом его руки я чувствую, как внутри толкается Линь Дайюй, пока она не становится больше, чем мы обе, пока она не садится и не выходит из меня, и не смотрит на тела внизу.
Я жду, когда она направит на него нож и перережет ему горло. Или вырвет ему пальцы. Или сделает что-нибудь кроме того, что она делает, то есть кричит «Остановись, остановись, остановись», прямо как я. И вот мы обе, девочки без матери и отца, одна призрак, а другая близка к тому, чтобы им стать, которые так сильно верили в себя, но в конце концов ни к чему не пришли. «Посмотри на нас, Линь Дайюй, – хочу я ей сказать между нашими криками. – Возможно, мы с тобой все-таки ничем не отличаемся».
Когда он кончает, а я не знаю, что означает «кончить», потому что наблюдаю, как свет свечи ложится на очертание фигуры Сэмюэла, седой откатывается, оставляя на матраце мутную жижу. Я выбираюсь из его вялых рук, натягивая штаны обратно. Стоять странно. Я вытекаю из своего тела.
– Спасибо, мальчик, – говорит он Сэмюэлу. Застегивает штаны. – Может быть, теперь я стану называть тебя мужчиной.
Единственное, что я вижу, это Джаспер, единственное, что я могу чувствовать, это его серебристая улыбка, как бы он рассмеялся, если бы увидел меня сейчас, ведь седовласый мужчина ничем не отличался от госпожи Ли, которая ничем не отличалась от самого Джаспера. Все это зло было связано. Место между ногами кажется пустым, бесполезным. Седой мужчина смотрит на меня плотоядно, как бы говоря: «Мы должны сделать это снова». А затем он уходит.
Прислонившаяся к стене фигура снова всхлипывает.
– Ты позволил ему сделать это со мной, – говорю я. – Ты ничего не сделал, чтобы это остановить. Что сказала бы твоя сестра?
Сэмюэл сворачивается калачиком и стонет. Я тоже плачу.
– Ты ничем не лучше своих сводных братьев-демонов.
Над нами парит Линь Дайюй. Ее слезы взрываются, когда касаются кожи Сэмюэля. «Как тебе не стыдно! – кричит она. – Пусть смерть найдет тебя побыстрее!»
– Он уже все понял, – говорит Сэмюэл. – Сказал, что просто хочет зайти сюда и поговорить с тобой.