Читать интересную книгу Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

Потом она представляла, как тетка в белом платке, с иконкой на груди – так хоронили бабушку – со строгими сосредоточенными бровями и плотно сомкнутым ртом лежит глубоко, в тесной темноте, вместе с землей замерзая в мороз и оттаивая в оттепель. Но за тетку Тиша была спокойна. Умирать в деревне было принято, умирали чаще всего пожилые, уважаемые люди, и вокруг их смерти хлопотала родня. Никто не плакал, накрывали большой стол, за которым потом все чинно сидели, а на главном месте стояла фотография умершего и рядом с ней рюмка водки с кусочком черного хлеба, и Тиша всякий раз недоумевала, почему на столе столько вкусного – и сыр, и колбаса, и сало, – а бедному покойнику кладут на блюдце только этот подсохший ржаной ломоть, который даже кошка не станет есть, не говоря уж о теткиной любимице Белке.

Смерть в деревне была делом основательным и серьезным, никто ее не боялся, поэтому Тиша знала точно, что с теткой все в порядке.

Но мысль о Белке не отпускала, изводила постоянной душевной болью, терзала кошмарами по ночам, не давая уснуть. Тиша не знала, кто вынес из дома убитую Белку и что с ней сделали потом. А что, если Белка осталась жива? Кто тогда о ней позаботится? Кто станет кормить курицей и сметаной, как кормила при жизни тетя Настя?

Мать приходила однажды, плакала пьяными слезами, обещала Тишу забрать. Дядя Слава «сидел», то есть «отсиживал», и Тиша сразу вообразила, как он сидит за широким столом, заплеванным рыбьей шелухой, и держит на коленях топор. Потом Тише объяснили, что дядя Слава сидит в тюрьме и не вернется.

Тиша надолго замолчала. У нее, как у древней старухи, не оставалось сил отвечать на вопросы, которые задавали милиционеры, врачи, медсестры, сотрудники роно и детского дома. К лету она немного оттаяла, но русские семьи все равно отказывались принять в свой дом некрасивого угрюмого ребенка.

В конце сентября Нина повезла знакомиться с Тишей каталонцев Жоана и Нурию, которые были из того самого Кадакеса, где когда-то жил Сальвадор Дали.

Как случалось и раньше, Ксения ехать отказалась: Нина отлично справлялась сама. Нина не возражала, ей тоже больше нравилось ездить одной, когда никто не отвлекал разговорами от проносящихся за окошком пейзажей.

С конца августа до середины сентября шли обложные дожди, буйная зелень лесов осыпалась, не успев пожелтеть. Зато потом настало бабье лето, рощи вдоль трассы вспыхнули золотым.

Со стороны микроавтобус напоминал аквариум на колесах: за продолговатыми окошками неподвижные бледные лица прячутся в отражениях облаков и деревьев.

Городок Озерецк, где располагался Тишин детский дом, был еще дальше села Конькова, и на всякий случай Нина с Витей отправились пораньше. Позавтракать решили на месте. В департаменте образования Вите подробно объяснили дорогу, и добрались всего за полтора часа.

Виктор где-то вычитал, что Озерецк на несколько столетий старше Рогожина, и Нина предвкушала долгожданную встречу с настоящей русской стариной, которой в Рогожине ей часто не хватало. Но, вопреки ожиданиям, никакой старины они в Озерецке не обнаружили: улицы были грязны, покрыты толстым слоем едкой пыли, которая набивалась в кабину микроавтобуса, проникая сквозь плотно закрытые окна, деревянные дома бедны и некрасивы. Пока колесили по городу, разыскивая детский дом, Нина приметила несколько церквей, но ни одна не выглядела старинной. Весь город был одной большой, неопрятной, расползшейся во все стороны деревней, уставленной по краям серыми пятиэтажками.

Зато Озерецкий детский дом Нине понравился. Небольшое строение в два этажа, в точности как в Конькове, но рядом росла сосновая роща, пахло смолой и хвоей, и корабельные сосны качали ветками на теплом осеннем ветерке.

Директор детдома, паренек моложе Нины, смущался и робел. Иностранцев он видел нечасто, и раньше ему никто не дарил испанской риохи, высокой, с узким горлышком, бутылки оливкового масла, ароматного кофе в нарядной коробке. Парень поспешно спрятал подношения в стол.

Потом в кабинет привели Тишу.

Тиша – рахитичная девочка с серыми глазами и тусклыми пепельно-русыми волосами. «Вот он, настоящий русский ребенок, – подумала Нина. – А вовсе не скандинавский блондин, как некоторые думают». Пока испанцы раскладывали на столе подарки, Тишино лицо не менялось. Улыбающаяся Барби в бальном платье, расшитом стразами, не произвела на нее ни малейшего впечатления. Тогда Жоан посадил Тишу на стул, достал альбом с фотографиями и принялся неторопливо перелистывать страницу за страницей. Вот Нурия в пляжном сарафане, вот сам Жоан – загорелый, в майке и шортах. Площадь, фонтан, берег моря, пустые, залитые солнцем улицы Кадакеса и наконец маленький ослепительно белый домик, где семья жила круглый год. Этот домик у моря, простенький и совсем не богатый, поразил Нину в самое сердце. Ей захотелось немедленно подняться по теплым ступенькам, украшенным цветными изразцами, посидеть в шезлонге в мягкой осенней тени. Но Тиша оставалась безучастна. Она не могла понять, что вся эта легкая безмятежная красота может иметь к ее жизни какое-то отношение.

Вот домик внутри: оранжевый абажур, круглый стол, как у Нины на даче, и Нина совершенно не удивилась бы, обнаружив на подоконнике горшки с рассадой. Позади стола в самом деле виднелся подоконник и на нем – большие морские раковины – не из Средиземного моря, а из тропиков, из Индийского океана.

Плетеные стулья, комод, диван. Со спинки стула свисало полотенце, мятое после моря.

А на диване, глядя прямо в объектив и чуть склонив голову набок по умилительной собачьей манере, обозначающей напряженное ожидание и почти человеческое усилие что-то понять, сидела белая собачка неопределенной породы. И тут Тиша повела себя неожиданно: она схватила альбом, спрыгнула на пол и, подбежав к стеснительному директору, закричала, обращаясь одновременно к нему, и к Нине, и к странным людям, говорящим на непонятном языке:

– Вот она! Это Белка! Это же Белка, правда? – и с мольбой посмотрела на Нину, приоткрыв от волнения рот.

– Конечно, самая настоящая белка, – невозмутимо ответила Нина, почувствовав, что она обязательно, прямо сейчас должна согласиться и не спрашивать, почему детдомовская девочка Кристина называет белкой эту дружелюбную, добродушную, уже явно не молодую дворнягу.

А чуть позже Нина сидела во дворе на лавочке рядом с Кристиной и слушала. Кто-то потом сказал, что девочка ни с кем еще не разговаривала так много и так живо. Возле них росли небольшие круглые деревья – листья-сердечки отрывались от веток и мягко падали на скамейку. Нине было неудобно перед каталонцами – она должна была слушать и переводить, слушать и переводить, просто поворачивать голову справа налево, справа налево. А она слушала и отвечала. Это нехорошо. Тиша, конечно, считает, что это Нина к ней приехала с альбомом.

За несколько минут серенькая девочка, как птица, свила гнездо в ее левом подреберье – совсем крошечное невесомое гнездышко, и поселила в нем такую же, как она сама, шестилетнюю девочку, только очень маленькую. Нина не могла погладить эту девочку по волосам, как Кристину, но она согревала изнутри и наполняла покоем и странной уверенностью, что все происходящее – правильно и все будет хорошо. Что события жизни, даже незаметные скромные мелочи, заплетены в сложный узор, который никому не удается увидеть целиком. И все есть в этом узоре – и красные сапожки Кристины, и сосны вокруг детдома, и Нинина парка с рожками, и закладка со слоганом института Сервантеса, и черная кожаная сумка Нурии, в которой из Кадакеса приехал фотоальбом. И конечно – два человека не просто случайно встречаются друг с другом: у них жизнь одна на двоих, пусть и не навсегда. Потеплевшее к вечеру небо бережно держит их на прозрачной ладони, и им кажется, что они бессмертны.

Но с того момента, как маленькая Кристина поселилась у Нины внутри, ей стало очень тяжело, почти нестерпимо видеть серый двухэтажный дом с золотыми березами под окнами, заваленный лиственным хламом двор со скамейкой и ворота, возле которых стояли две машины с местными номерами – «соболь» и убитая «Волга», а чуть поодаль скромно притулился Витин «баргузин».

Только сосны были хороши – сосны радовали по-прежнему.

И тогда Нина решила: если сейчас по какой-то неведомой причине каталонцы Жоан и Нурия откажутся, она возьмет Тишу себе – удочерит, оформит опеку, соберет все нужные бумажки, которых в департаменте требуют от россиян, чтобы Кристина не оставалась в детдоме.

Это был первый и последний случай в ее усыновительной жизни.

Но никто и не думал отказываться. Каталонцы подписали все что надо и отбыли в Кадакес доделывать документы.

Документы они доделывали тысячу лет.

Кончилась осень.

В конце октября лег первый недолгий снежок, тут же растаял, но осень не возвращалась.