выследила того копа.
— Копа, который…
— Да. Рамфеле. Парня, который надел на меня наручники, когда я была в больнице с Марко. Помогала и подстрекала серийного убийцу, как он сказал. Чушь собачья.
— Не могу поверить, что ты знала все это время. Почему ты мне не сказала?
— Тебе и так хватало. Люмин. «Воскресители». Операция и восстановление Мэлли. Я уже невольно втянула тебя в его безумие в тот день в «Гордане». Я думала, что ты быстро забудешь.
— Он мне все еще снится, — говорит Кейт. — Это безумие, потому что на самом деле я не знаю его. То есть я видела его всего пару минут, но, когда он мне снится, его лицо ясное, как день. Между нами словно некая странная и сильная связь.
— Знаю. Я думаю о нем каждый день, — говорит Кеке, — но по другой причине.
— По какой?
— Разве не ясно? Потому что он там из-за меня.
— Нет.
— Да. Это я заключила сделку с Рамфеле. Зак доверял мне, а я его подставила.
— Это не ты убивала тех людей. Он там, поточу что он убийца.
Кеке трясет головой.
— Зак не убийца.
— Двенадцать лет, — говорит Кейт, в неверии качая головой. — Мы были в той больнице, будто только вчера. Ты можешь представить, каково это находиться в тюрьме столько лет? Особенно, когда ты невиновен. Ты хоть представляешь, что с тобой будет?
— Я пыталась рассказать это детективу, но ему было все равно. Он преследовал Зака годами.
— Должно быть, ты его осчастливила, согласившись помогать ему.
— Это было странно, потому что он так отчаянно желал арестовать Зака, так? Словно от этого зависела его жизнь. Но потом, когда я увидела его после, он был… расстроен.
— Расстроен?
— Вроде как… в настоящей депрессии. Мы встретились в одной дыре в Рандбурге. Отвратительное место. Искусственный камень плитняк, от которого пахнет пивом недельной давности. Разбитое стекло на полу. Сломанные разливные автоматы. Они буквально подавали в баре тараканов.
Кеке содрогается.
— Я поняла, что он там завсегдатай. Пиво было дешевым; я знаю, потому что заказывала его и заказывала. У него была словно неконтролируемая жажда, будто никакое количество выпивки не способно ее утолить.
— Ты всегда была хороша в своей работе.
— Да, что ж. На самом деле, это легко. Никому не нравится хранить секреты. Я давно это поняла. Секреты обладают слишком большой силой. Их становится все больше… и люди теряют контроль. Большинство людей только и ждет повода, чтобы все рассказать.
— Это приносит облегчение, — говорит Кейт, — и уменьшает их силу.
— Именно.
— Так в чем признался детектив в депрессии?
— Рамфеле не стал признаваться. Он не хотел мне ничего говорить об этом деле, но там, определенно, происходило что-то нечистое — я чувствовала… видела, что это сжирает его изнутри. Затем после нашей встречи… Отгадай что?
— Что?
— Он пропал. В участке, в который я звонила, сказали, что он ушел на пенсию, но не было никаких документов, которые это подтверждали бы. Его личное дело просто исчезло, будто его и не было. Кто-то еще, с кем я говорила, сказал, что однажды он просто не пришел на работу.
— Что за нах*й?
— Так что я посчитала, что он либо совершил что-то, с чем не смог жить — например, посадил невиновного — и решил покончить с собой… или кому-то не понравилось то, что он мне рассказал. Его сочли ненадежным.
— Космическая игра в шахматы.
— Бл*дская космическая игра в шахматы. Но мне удалось узнать, где они держат Зака.
— И где он?
— В «СкайРест».
Кейт умолкла. Она почувствовала, что у нее горят щеки.
— «СкайРест». Серьезно? Это в Форвейз. Двадцать минут на тук-туке. Зак жил менее чем в получасе езды от нас на протяжении двенадцати лет, и ты ничего, еб*нный в рот, не говорила?
— А зачем?
— Я должна была спросить, что он хотел мне рассказать!
— Лишь потому, что это близко, не значит, что ты можешь заявиться туда на чашечку чая с булочками. «СкайРест» обладает самым высоким уровнем защиты среди всех исправительных колоний. Туда отправляют только самых опасных преступников. Там жесткие правила: никаких посетителей, политика никаких контактов. И там, вроде как, три уровня биометрической безопасности. Кроме того, знать, что он так близко… это лишь расстроило бы тебя еще сильнее.
— Оттуда нам знать, что он все еще жив?
— Потому что, если бы он был мертв, они бы об этом сообщили. Таково правило для любой колонии. Помнишь ту вертикальную колонию шахту в Фокенге? Преступники жили в шахте?
— Их закрыли. Недостаточно прибыли.
— Да, их закрыли, но не потому что бизнес прогорел. «Нэнси» просто еще раз втерли нам свою чушь. Бизнес шел хорошо — достаточно неплохо во всяком случае — их закрыли, потому что уровень смертности в их колонии был выше допустимого порога.
— Но они могли просто подделать цифры?
— Подделали бы, если могли. Без сомнений. Но совет по правам человека ООН проверял их, так что им пришлось проставить цифры или у них были бы проблемы мирового масштаба. Если был бы лишь намек на творческий подход к подсчету погибших, КПЧ закрыла бы их до того, как они успели произнести исправительный трудовой лагерь.
— А это ударило бы по нашей экономике.
— Значительно. Последние данные, которые я видела, гласили, что колонии приносят тридцать восемь процентов нашего ВВП.
— Ох*еть.
— Представь, что их закроют и вернутся к старой тюремной системе, которая стоит на финансировании государства вместо того, чтобы приносить деньги. Теперь ты видишь смысл сохранять их операции чистыми. Или, по меньшей мере, достаточно чистыми, чтобы не возникало проблем.
С минуту они просто смотрят друг на друга.
— Так что Зак жив. Он в «СкайРест», — говорит Кейт.
— Все факты указывают на это, да.
— Нам нужно вытащить его, — говорит Кейт, холодная, как «ТранИкс».
Кеке резко втягивает воздух.
— Ты слышала, что я сказала? Это невозможно.
— Это единственный способ спасти Сильвер.
— Ты этого не знаешь.
— Это лучшая догадка. Зачем бы ей еще искать его? Она его даже не знает. Никогда не слышала его имени.
— Я не могу этого объяснить. Я хочу сказать…
— Она не говорила больше ничего. Ни слова. Не «спасите меня», «мама» или «Мэлли», ничего, — говорит Кейт. — «Найти Зака».
— Как? — спрашивает Кеке. — В обычный день это было бы невозможно. А теперь мы имеем дело с бродячими ботами, да еще и с охотниками на ботов. Ты видела отчеты? Они убивают друг друга на улицах. Гражданские тоже. Все становится только хуже.
Они обе бросают взгляд на бота-официанта, который перестал пылесосить. Его глаза закрыты, будто