Илзбет льнула к любовнику, позволяя увлечь ее в безумное путешествие к сияющей вершине блаженства, которое мог ей подарить только он. Слова, которые он хриплым голосом твердил ей, касаясь губами уха, горла или рта, распаляли ее страсть еще сильнее. Он говорил о том, как хочет ее, говорил о своей страсти, своем восторге — и все это было предназначено ей одной.
Разумеется, Илзбет понимала, что это отнюдь не слова любви. Мать говорила ей — женщина не должна верить словам, которые любовник произносит в момент страсти. Это, конечно, прекрасные слова, и они могут ее согреть, но не более того. Это всего лишь клятвы любовника, охваченного желанием, их нельзя принимать всерьез — это все равно что верить обещаниям того, кто забылся в пьяном угаре. Зато, говорила мать, совсем не возбраняется слушать эти прекрасные слова, принимая как комплименты, которые можно потом вспоминать и которыми можно дорожить. Что ж, Илзбет была готова ими упиваться. Слова Саймона льстили ее тщеславию и, что гораздо важнее, придавали ей уверенности; Илзбет чувствовала — она та женщина, которую он не сможет забыть или отослать прочь.
Когда страсть взорвалась в ней безумным восторгом, от которого вскипела кровь, Илзбет замерла и выкрикнула имя Саймона. Он вонзался в нее, как одержимый. Раз, другой… Потом все его тело вздрогнуло, стало твердым, как скала, он выкрикнул ее имя и низверг семя. Несмотря на ужасную слабость, Илзбет все еще прижималась к Саймону, он же навалился на нее всем телом, уперся ладонями в стену и прижался влажным от пота лбом к ее лбу.
— Боже правый, Илзбет, — прошептал он, когда разум его наконец прояснился. — Я был с тобой так груб! Прости меня!
— О, это ничего.
Саймон поднял голову и пристально взглянул в лицо Илзбет. Но она улыбнулась:
— Подозреваю, впрочем, что лучше делать это не очень часто.
Он медленно вышел из нее и отступил, придерживая Илзбет до тех пор, пока она не перестала дрожать и не смогла твердо стоять на ногах.
— Немного слишком, на мой вкус.
Илзбет потерла спину.
Саймон усмехнулся. Но улыбка мелькнула на его губах и тут же погасла, так что Илзбет могла ее и не заметить.
Илзбет ласково погладила его руку.
— Саймон, ты очень напряжен. Я почти чувствую эту тревогу в воздухе. И вижу, ты гневаешься на кого-то. Это на тебя непохоже. Не могу даже догадаться, отчего ты сегодня такой.
— Не важно, что со мной. Все равно мне не следовало вести себя с тобой так грубо.
— Честно, я нисколько не в обиде. Неужели ты считаешь, что я такая покорная, что безропотно снесу любое физическое насилие с твоей стороны и не попытаюсь хотя бы отплатить тебе той же монетой?
— Ну, милая, я никогда бы не назвал тебя слабой.
— Тогда не думай, что я глупа или бесчувственна настолько, что не смогу тебя выслушать? Что тебя тревожит? Ты едва сдерживаешь гнев.
— Да, это правда. Я в ярости. И у меня есть на это право. — Он отошел от Илзбет на несколько шагов, чувствуя, как нарастает желание взять ее снова. Им снова овладевал соблазн. — Вероятно, мне следует уйти.
— Нет. Я вижу, что тебе плохо, и я за тебя боюсь. Что бы там ни было, расскажи. Я спокойно выслушаю и не упаду в обморок. Я не какая-нибудь слабонервная особа.
Саймон запустил руку в волосы и принялся мерить шагами комнату.
— Теперь я знаю, кто главарь заговорщиков. Если честно, я узнал об этом еще вчера, но изо всех сил противился правде. Не хотел в эго верить, спорил сам с собой, что-то доказывал…
Илзбет могла бы решить, что это прекрасная новость, разве не ради этого Саймон прилагал столько усилий, но радости в его глазах не было.
— Кто же это? — спросила она, со страхом ожидая ответа.
— Мой родной брат.
— Боже правый! — прошептала она. — Ты уверен?
— Да. Я слышал, как о нем говорили Дэвид и Хэпберн, когда я застал их в лесу на месте тайной встречи. Вот правда, которой я отказывался верить. Впрочем, теперь нечего отрицать. У Морэн было видение. Она сказала, что человек, который ведет за собой этих болванов, мой родственник. Еще она сказала, что на его руках кровь, в том числе и моя. Принимая во внимание все это, нет смысла притворяться, что сказанное Дэвидом и Хэпберном — ложь. Мой брат Генри, лэрд Лоханкорри, стоит во главе заговора, он хочет убить короля и занять его трон. Через три дня он будет здесь, в городе.
— Это он оставил шрамы на твоей спине?
— Да. Ты спрашивала, откуда они у меня, и я не стал тебе рассказывать, как глупо поступил, когда был совсем молод. — Взяв Илзбет за руку, он сел в кресло и усадил ее себе на колени. — Подозреваю, тебе уже доводилось выслушивать подобные истории.
— Да, но в этих историях дело не заканчивалось смертельными увечьями.
— Разумеется. Но это только потому, что в них не принимал участия мой братец Генри.
Глубоко вздохнув, Саймон рассказал Илзбет о Мэри.
Илзбет слушала его, и перед ее глазами вставала ужасная картина: одинокий молодой человек с обостренным чувством справедливости, прирожденный защитник слабых, был соблазнен и обманут братом и его женой.
Прижавшись к Саймону, Илзбет рассеянно гладила его грудь, размышляя о его брате — человеке, который вознамерился стать королем. Удивительно, как Саймон с его приверженностью к законам, мог родиться в такой семье! Чудо, и еще свидетельство его силы воли.
Саймон ждал, что скажет Илзбет, но она тихо сидела, свернувшись калачиком и поглаживая по груди. Похоже, она вовсе не разозлилась, узнав, что он был влюблен в жену своего брата и лэрда. По правде говоря, его больше заботило, не сочтет ли она его попросту дураком. Глядя на маленькую ручку, ласкавшую его грудь, Саймон вдруг улыбнулся. Утешает его, подумал он.
И о чудо! Его гнев, похоже, пошел на убыль. Не ушел совсем, но и не рвался наружу, грозя смести любую преграду. Саймон знал, что имеет право на ярость. Но его пугала собственная неспособность взять себя в руки и бездумная готовность выместить гнев на каждом, кто подвернется под руку.
— Илзбет, не нужно меня больше утешать, — сказал он. — Я уже немного пришел в себя.
Вглядевшись в его лицо, Илзбет поняла, что Саймон говорит правду. Глаза больше не горели безумным огнем. Он даже слабо улыбнулся, взяв ее руку в свою, прекращая ласку.
— Что-то ты совсем притихла, — продолжал он. — Неужели удивилась настолько, что потеряла дар речи?
— Просто подумала — как бы сказать помягче, чтобы не обидеть, — что твоего брата Генри следовало придушить еще в колыбели.
Саймон рассмеялся и обнял Илзбет.
— Самое лучшее всегда — это сказать правду. Кроме того, действительно, кому-то следовало давным-давно покончить с ним. Это спасло бы не одну жизнь. — Поцеловав ее в макушку, Саймон нахмурился. — Странно, однако Генри обладал невероятной прозорливостью насчет того, кто именно собирается его прикончить.