– Так рано утром — и в дороге? Очень важное дело?
На что добродушный аббат Броссар по-дружески отвечал:
– Здравствуйте, дети мои, здравствуйте. Викарий ждет меня обедать у священника в Эпинале.
– Счастливого пути и приятного аппетита, господин аббат!
– Благодарю вас, дети мои, и вам того же желаю. Ну, гоп! Вперед, Мюскаден!
И лошадка бежала дальше. Немного погодя веселое лицо аббата принимало серьезное и задумчивое выражение. Время от времени он оглядывался назад и с волнением смотрел на лежавшего позади него мальчика, скрытого от любопытных взглядов прохожих приподнятой откидной крышкой кабриолета.
Ребенок, лежавший на подушке, был накрыт шинелью, которую аббат периодически приподнимал. Несмотря на все ласки и утешения доброго священника, мальчик не произносил ни слова и только изредка издавал слабые стоны и непонятные звуки.
В местечке Домпер аббат Броссар приказал накормить лошадь и сам перекусил, не выходя из кабриолета, после чего сейчас же поехал дальше. Достигнув вскоре возвышенности Шантерен, он увидел круглую башню церкви Эпиналя, окруженную крышами частных домов.
На башенных часах пробило три, когда, проехав две-три улицы, лошадь остановилась перед крыльцом дома, в котором с недавних пор располагался суд. Священника встретили на лестнице два заспанных сторожа.
– Друзья мои, — обратился к ним аббат Броссар, — потрудитесь подержать под уздцы моего коня и проследить за тем, чтобы никто не подходил к кабриолету. Господин Бернекур ведь по-прежнему принимает до четырех часов, не правда ли? Вот и прекрасно, тогда я иду к нему. Когда я постучу вам в окно, вы аккуратно возьмете больного ребенка, лежащего на сиденье, и принесете ко мне завернутым в шинель.
– Но прокурор сейчас говорит с командиром жандармов, и мы не знаем, можно ли… — начал было один из сторожей.
– Нужно по крайней мере доложить о приезде господина аббата, — перебил его другой.
Священник терпеливо выслушал обоих и проговорил:
– Не трудитесь, господин Бернекур не раз принимал меня без доклада.
И с этими словами он, легко выпрыгнув из кабриолета, поднялся по ступеням лестницы. Но, прежде чем войти в дом, он обернулся и вновь обратился к сторожам:
– Никого не подпускайте к кабриолету. Я повторяю вам, это очень серьезно.
Как уже сообщили аббату, прокурор беседовал в своем кабинете с Филиппом Готье, приехавшим накануне из Шарма. Господину Бернекуру было пятьдесят лет. Его красивое лицо, умные проницательные глаза, открытый лоб и улыбка, не сходившая с губ, сразу располагали к нему всякого. Он принял Филиппа Готье с радушной любезностью.
– Мы получаем о вас самые лестные отзывы, господин поручик, — говорил он. — Я очень рад встретить в вас деятельного и энергичного помощника, мужество и преданность которого гарантируют хорошие результаты.
– Господин прокурор преувеличивает…
– Мнение вашего начальства служит для меня лучшим доказательством ваших достоинств, до тех пор пока я сам не получу возможность их оценить. Дай бог, чтобы вы быстрее нас разобрались в том деле, которое, как мне известно, специально поручено вам консулом и генералом Савари. Раскрыть неуловимых виновников стольких преступлений, повергающих в ужас весь край, не так-то просто. Преступники ни разу не оставили ни малейшего следа. В Виттеле, где все так близко знают друг друга, молва не обвиняет никого. Гражданин Тувенель, мировой судья, — человек проницательный и честный…
– Я знаю его… Я родился в Армуазе, Виттель — моя родина.
– Гражданин Тувенель ручается мне за жителей своего округа, а гражданин Помье, мой коллега из Мерикура, отвечает за жителей трех других коммун. Эти достойные люди тщательно все проверили и изучили. Все тихо, нигде нет никаких следов преступлений, а жизнь обывателей так тиха и примерна, что, право, начинаешь думать, не превратился ли этот уголок Лотарингии в Аркадию. [23]
– В Аркадию? Я не знаю такого департамента, — ответил мужественный поручик, пощипывая усы от неудовольствия.
– Однако, — продолжал Бернекур, — несмотря на все уверения граждан Тувенеля и Помье, несмотря на донесения других агентов, невзирая на очевидность, я настаиваю на том, что преступники — здешние обыватели или по крайней мере жители этой же провинции.
– Этого же мнения придерживается и генерал Савари с консулом.
Прокурор был польщен таким совпадением и продолжал:
– Мы имеем дело с небольшой группой злоумышленников, живущих несколько лет в одном и том же месте и совершающих преступления одно за другим, и никто не может открыть их убежища. Иногда эти злодеи будто бы пропадают, и тогда вся страна вздыхает. Так, например, за последний год не было зафиксировано ни одного исчезновения. Их руки устали совершать преступления? Или, разбогатев на многих удавшихся делах, они решили отказаться от дальнейших злодеяний? Я склоняюсь к последнему предположению.
– И вы ошибаетесь, гражданин прокурор, — произнес чей-то толос.
Господин Бернекур быстро обернулся.
– Как! Это вы, господин аббат? — произнес он с удивлением, увидев на пороге своего кабинета священника из Виттеля.
Аббат вошел и заговорил:
– Простите меня за столь неожиданный визит, но причина, которая привела меня сюда…
– Какова бы она ни была, вы всегда наш дорогой гость.
И, указав офицеру на священника, он прибавил:
– Гражданин Броссар — аббат Виттеля, у которого я всегда находил поддержку; гражданин Готье — наш новый жандарм.
Священник протянул руку брату Денизы и сказал:
– Гражданин Готье — один из моих учеников.
– Я помню, господин аббат, — радостно отозвался Филипп, — как я в первый раз причащался у вас.
– Хороший сын у доблестного отца, — произнес священник, — и я очень рад, что встретил вас здесь, потому как приехал с важным сообщением…
– Когда вы вошли в кабинет, — перебил его Бернекур, — вы сказали, что я ошибался…
– Боюсь, что это действительно так.
– Как? Что это значит?
– Сегодня ночью в Виттеле, вероятно, опять кого-то убили…
– В Виттеле? Ночью? Опять?
– К несчастью, да…
– Что же навело вас на эту мысль?
Аббат опустился на стул и начал свой рассказ:
– Накануне была сильная гроза, которая, правда, быстро кончилась, и я засиделся далеко за полночь, готовя воскресную проповедь для своих прихожан. Около двух часов ночи, когда я уже собирался идти спать, вдруг раздался звонок. Я подумал, что это кто-то из прихожан пришел за мной, чтобы причастить умирающего, и поспешил открыть. Каково было мое удивление, когда на ступенях лестницы я увидел стонущего ребенка, а вдалеке, за поворотом дороги, — убегавшую женщину!
Взяв мальчика на руки, я поднялся с ним наверх и устроил его в своей постели. Бедняжка бился в страшном нервном припадке и произносил бессвязные слова, свидетельствовавшие о том, что он видел что-то ужасное. Мне удалось разобрать только то, что он спасся из дома, в котором собирались убить двух человек. Когда ребенок впал в забытье, я задумался над тем, что мне делать дальше: оставить мальчика у себя или рассказать о нем мэру, судье и гражданину Помье. Если бы я выбрал второе, то об этой истории вмиг бы узнал весь Виттель, и преступники бы скрылись. Кто знает, может, чтобы спастись, они бы еще раз рискнули избавиться от ребенка… Так что я решил никому ничего не сообщать и сразу поехать в Эпиналь, чтобы здесь во всем и разобраться. Ради предосторожности я отослал прислугу в город и сам запряг лошадь в кабриолет. Устроив в нем мальчика, я отправился в путь, и вот я здесь…
– А ребенок? — спросили в один голос Филипп Готье и прокурор.
– Он здесь, я привез его.
Аббат подошел к окну и постучал по стеклу. Через несколько минут сторожа внесли в кабинет маленького спутника Антима Жовара. Бернекур и Готье участливо посмотрели на ребенка: он тяжело дышал и что-то бессвязно бормотал.
– Бог ты мой! — проговорил Филипп, потрясенный до глубины души. — Бедному мальчугану, кажется, очень плохо.
Бернекур строго приказал сторожам:
– Никто не должен узнать о том, что вы сейчас видели. Один из вас останется здесь, у дверей, другой пусть бежит за доктором Драпье.
– Отлично! — воскликнул Филипп. — Приведите доктора, и он его спасет. Само Небо послало его нам! Ребенку наверняка известна тайна, которую мы хотим раскрыть…
– Я тоже об этом подумал, — сказал прокурор, — как и господин аббат. Но все зависит от вердикта доктора.
– Все в руках Божьих, — торжественно произнес аббат.
В следующую минуту пристав доложил:
– Доктор Драпье.