I
Два путешественника
Может ли путешественник, преодолевающий расстояние в пятьсот километров между Парижем и Страсбургом за какие-нибудь несколько часов, представить, что был период, когда за то же время путники едва доезжали от границ одного департамента до рубежей другого? Однако дело обстояло именно так. В начале девятнадцатого века дилижанс, служивший транспортом для переезда между Мецем, древней столицей Лотарингии, и не менее древним городом Эпиналь, выезжая на рассвете из одного пункта, достигал цели путешествия только к ночи, хотя между ними едва насчитывалось пятнадцать лье. [1]
Да, но это происходило из-за того, что в дороге устраивались остановки, а не потому, что в пути случались встречи с разбойниками. Западные провинции были, слава богу, избавлены от нападений шаек различных «Душителей», «Шофферов», «Сальных масок» и других, которые со времен кровавой зари революции чувствовали себя вольготно в бассейнах Рейна, Луары и Роны.
На берегах Мозеля не встречались ни шуаны, ни грабители, зато гостиниц было вдоволь. Во Флавиньи все завтракали в гостинице «Белая лошадь», в Шарме обедали в Почтовой гостинице, закусывали в Номекси под вывеской «Золотой лев» и, не считая станций в Игни и Шавело, где путешественники охотно выпивали по кружке пива или рюмочке ликера, вечером обязательно ужинали в Эпинале.
Наша драма начинается именно в эту эпоху неторопливых путешествий, прерывавшихся на обильные трапезы. Была середина термидора [2]ХII года, или, яснее сказать, июля 1803 года. Двенадцать часов пробило на башенных часах церкви в Шарме, главном городе кантона, через который пролегала дорога из Меца в Бельфор, на Нанси, Эпиналь и Ремиремон.
Дилижанс, о котором мы только что упоминали, проехав с грохотом и дребезжанием по единственной, худо вымощенной улице маленького городишка, остановился на центральной площади, где располагалось здание мэрии; позже у этого самого места, к радости обывателей, был возведен красивый бронзовый фонтан. С одной стороны площади красовались здание, конюшня и сарай почтовой станции, которые существуют и доныне.
Услышав звон бубенчиков и громкое хлопанье кнута, из конюшни выбежали несколько конюхов и окружили вспотевших лошадей. Один из них спросил кондуктора:
– Колиш, сколько у тебя сегодня пассажиров?
– Двое, сын мой: один в открытом отделении, другой в экипаже.
И кондуктор, вытирая полой кафтана вспотевший лоб, добавил:
– Что за мука ездить по такой жаре! У меня под мышкой яйцо можно сварить.
Он кое-как спрыгнул с облучка дилижанса, служившего ему сиденьем, чтобы выпустить несчастных путешественников, с нетерпением ожидавших возможности выйти из своих запертых отделений.
– Простоим здесь час. Желают ли господа чего-нибудь откушать?..
Можете судить сами, с какой радостью заточенные в тесном пространстве путники воспользовались предложением кондуктора. Как сидевший в открытом отделении, так и пассажир экипажа поспешно выскочили на мостовую.
– Боже правый! — воскликнул первый, очутившись на ногах. — Еще несколько минут, и я бы сварился. Повернуться невозможно, все тело ломит… Право, подумаешь, что это экипажи для перевозки арестантов!
Второй пассажир между тем подозвал Колиша:
– Любезный, спустите мой чемодан, я остановлюсь здесь.
В дверях дома, примыкающего к конюшне, показался человек в белой куртке и белом колпаке — по обычаю всех времен и всех государств, — с величественным видом ощипывавший какую-то упитанную птицу. Услышав распоряжение, отданное одним из путешественников кондуктору, он вдруг прервал свое занятие, снял колпак и спросил, кланяясь:
– Не хочет ли гражданин провести ночь в моем заведении? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я могу предложить вам помещение, которое прежде занимал бывший польский король, когда удостоил меня своим визитом, поскольку должен вам сказать, что зовут меня Антуан Ренодо, я содержатель почтовой станции, хозяин гостиницы и бывший повар дома Лоренов.
Мэтр Антуан Ренодо когда-то вращал вертела в кухнях Люневильского замка, [3]но он умолчал об этом.
Выслушав хозяина гостиницы, путешественник улыбнулся:
– Очень благодарен за ваше предложение, но не могу его принять. Я должен продолжить свое путешествие и воспользуюсь для этого ночной прохладой. Не говоря уже о том, что я считаю себя слишком незначительной личностью в сравнении с польским королем, чтобы занять его покои.
– Очень жаль! Право, вы не найдете на десять лье в округе другой такой постели, какую могу вам предложить я.
– Я в этом убежден, любезный. Но в ожидании того дня, когда случай позволит мне воспользоваться вашим любезным предложением, будьте столь добры достать мне пару лошадей, какой-нибудь экипаж и хорошего проводника.
– Нет ничего проще! Я весь к вашим услугам. Куда вы направляетесь, гражданин? На Рамбервиллье, Невшато или Мерикур?
– На Мерикур и затем еще дальше…
– А!
– В сторону Виттеля…
– О!
Первое восклицание Антуана Ренодо выражало обеспокоенность. Второе было произнесено уже с неподдельным ужасом…
Наступило минутное молчание, которое было нарушено взволнованным голосом почтенного хозяина гостиницы:
– Я, верно, плохо расслышал! Вы едете в Виттель? Полно! Это невозможно!
– Но я еду именно туда, черт возьми! Вы отлично меня поняли, любезный, я еду в местечко неподалеку от Виттеля. Отчего это вы засомневались и что может быть в этом удивительного? — изумился он.
Во время этого разговора бывший поваренок короля Станислава снова принялся за отложенную им было птицу. Категорическое заявление путешественника о том, что он направляется в Виттель, окончательно сразило почтенного хозяина гостиницы и заставило забыть о необходимости дощипать крылышко утки.
Конюхи, окончив свои дела у дилижанса, обступили приезжего и стали громко отпускать замечания относительно услышанного:
– Еще один, с которым скоро сведут счеты.
– Как с теми…
– Совсем сгинет… как в воду канет!..
Кондуктор Колиш, в свою очередь, счел своим долгом сказать:
– Все та же история…
В это время из окна нижнего этажа высунулись две женские головки. Дамы, внимательно рассматривая проезжего, восклицали одна за другой:
– Бедный молодой человек!
– Как его жалко!
«Бедный молодой человек» слушал все эти разговоры и озирался вокруг со все возрастающим удивлением.
– Но, — обратился он к Антуану Ренодо, — надеюсь, вы объясните мне, что означают все эти возгласы?
Хозяин гостиницы открыл было рот, чтобы ответить, но другой путешественник его опередил.
– Господа, — решительно проговорил он, — довольно болтать на площади под палящим солнцем! Я его не боюсь, Бог свидетель, — мы с солнцем старые друзья по Италии и Египту: в Арколе, в Риволи, в Гелиополисе оно меня достаточно пожгло… Но дело в том, что мы толковали о завтраке, о бутылке вина… Я не стану от вас скрывать, что желудок мой совсем пуст…
Эта тирада была произнесена громким голосом, каким обыкновенно говорят люди военные, привыкшие повелевать, но тем не менее так добродушно, что его попутчик ничуть не обиделся и, вежливо поклонившись, ответил:
– Вы правы, гражданин… Я невольно заинтересовался этими таинственными намеками и забыл…
– Что пора поесть и выпить, не правда ли? Пока вы спали сегодня утром на станции во Флавиньи, я уже подкрепился немного… и все же не стоит медлить. Если вы остаетесь здесь, у вас будет достаточно времени наполнить желудок, тогда как у меня всего час, чтобы набраться сил и снова сесть в эту колымагу до Эпиналя.
Второй путешественник обратился к хозяину гостиницы:
– Мэтр Ренодо, попозже я попрошу вас разъяснить то, что здесь услышал, а сейчас мы поспешим убедиться, так ли хорош у вас стол, как и кровать.
Возвращенный к действительности, бывший люневильский повар в отчаянии вскрикнул:
– Боже мой, пока мы здесь болтаем, жаркое совсем сгорит!
– Снимите же его скорее с вертела, — вмешался первый путешественник.
– Что вы! Чтобы оно было подано к столу холодным?!
– Вы можете снова его подогреть…
Антуан Ренодо укоризненно покачал головой:
– Это же против всех правил искусства! Как бы я себя упрекал за это, как бы краснел от стыда!
– Господи, но раз мы сами будем его есть, я надеюсь, что…
– Это не имеет значения, — отрезал трактирщик. — Ваш желудок переварит жаркое, а моя совесть — нет.
– В таком случае поступайте как считаете нужным, друг мой, — сказал второй путешественник, чтобы закончить прения.