class="p1">– Значит, вы считаете, следует ждать каких-нибудь новых неприятностей?
– Почти уверен.
– Почти?
– Всегда найдется место сомнению, если чего-то не знаешь наверняка. А ты ровнее вбивай, а то, не приведи Аллах, тяжелые доски рухнут нам на головы, и Зарифу уже не о чем будет беспокоиться, так как его проблема разрешится сама собой, – пошутил Насреддин. – Впрочем…
– Что? – замер Саид с отведенным вниз молотком.
– Вбивай криво.
– Но зачем?
– Так надо!
– Вы уверены?
– О Аллах, долго ты собираешься мучить меня пустыми сомнениями? Делай, как тебе говорят.
Саид обернулся к Икраму, но тот только пожал плечами.
– Хорошо, я сделаю, как вы велите, только потом не обессудьте.
– Молодец! Начни прибивать доски кое-как со следующей, – сказал ходжа, примерившись к чему-то на глаз. – А когда покончишь с ними, то сделай следующее…
И ходжа, понизив голос, объяснил Саиду, что тому надлежит делать.
Но оставим их на время предоставленными самим себе и перенесемся в горы, туда, где в одной из потайных пещер располагалось разбойничье логово, чьи обитатели держали в страхе не только селение, в котором остановился Насреддин, но и несколько близлежащих в трех днях пути. То были кровожадные бандиты и убийцы, отъявленные воры и грабители, ради наживы не щадившие никого и охотно берущиеся за самую отвратительную работу, только бы за нее хорошо платили.
Главарь по имени Мустафа, как и полагал Саид, действительно переживал из-за столь длительного отсутствия своего едва ли не лучшего вора. Мустафа нервничал, страдая от неясности, что могло пойти не так. Впервые на его памяти пропал человек, которому была поручена крайне важная работа, тем более, за нее внесена крупная предоплата. И вот уже прошло несколько дней, а о Саиде ни слуху ни духу. Разумеется, Мустафа больше переживал вовсе не за Саида – ему было наплевать, где он и что с ним случилось. Виной всему были деньги, и Мустафе вовсе не хотелось держать ответ перед баем Зарифом, а тем более возвращать увесистый кошель. Вора, если будет нужно, пусть и не столь толкового и умелого, как Саид, он отыщет без особого труда, а вот деньги с такой легкостью добыть едва ли удастся.
Денег, правда, у главаря банды, имелось хоть отбавляй, но разве бывает много денег? Единожды узрев их весомые блеск и очарование и ощутив сладость обладания ими, многие не в силах уже остановиться. К таким людям относился и Мустафа, ему было все мало, хотелось брать, брать и брать, но отдавать то, что попало к нему в руки – разве можно придумать нечто более страшное и худшее? Поэтому Мустафа пребывал в крайне дурном настроении, не находя себе места, и оттого остальные разбойники сторонились его, боясь попасть под горячую руку. Рука у Мустафы, особенно в гневе, была тяжела и неразборчива. Никто не решался перечить главарю или что-либо советовать. Но все же был один человек, к которому Мустафа прислушивался – самый старый из бандитов. Ему, по его собственным заверениям, минуло восемьдесят с хвостиком, хотя откуда ему было знать о том, если бандит никогда не вел счета своим годам. Однако он был умудрен жизненным опытом и славился тем, что всегда находил выход из любой, даже самой сложной ситуации. К нему-то и поспешил Мустафа, не найдя иного решения.
Старик жил в самой дальней комнатушке пещеры, совсем один, но оттого вовсе не страдал. Есть люди, которым нравится одиночество. Ему каждый день приносили пищу и воду, оставляя принесенное у входа в его жилище. Никто не входил внутрь, зная, что старик не терпит назойливости. А на другой день забирали пустую посуду, заменяя ее полной. Так становилось ясно, что старый разбойник еще жив.
К этому старику и спешил теперь Мустафа за советом, неся кувшинчик дорогого вина – маленькой, едва ли не единственной слабости старика, хотя его редко баловали хмельным. Была у старика и другая слабость – он обожал сабли. Но сабля у него была всего одна, и с ней старик возился денно и нощно: аккуратно затачивал, полировал лезвие, а потом долгими часами любовался игрой света в лучезарном зеркале металла. Свет давала тусклая масляная лампа, но она вполне устраивала старика. Его глаза давно привыкли к полумраку и едва ли могли выдержать слишком яркие лучи дневного светила.
– Хашим-ако? – позвал Мустафа, останавливаясь у низкого арочного проема в стене и подбирая край длинного черного плаща на руку, чтобы не извозить его в пыли, приличным слоем покрывавшего пол каменной комнатушки.
– Кого там еще принесло? – донеслось стариковское брюзжание из тесной каморки. – Это ты, Абдулла? Проваливай к иблису!
– Это Мустафа, Хашим-ако, – откашлялся в кулак Мустафа.
– А-а, лопоухий выскочка! Чего тебе опять понадобилось от старого разбойника?
Мустафа в сомнении потрогал свои несколько оттопыренные уши – так делал он каждый раз, когда старик говорил эти крайне обидные слова. Мустафе и вправду не нравилась его лопоухость, но никому другому, кроме ворчливого Хашима, он никогда и ни за что не спустил бы подобной обиды.
– Я. Только я вовсе не лопоухий.
– Лопоухий! Но это неважно. Я вижу, ты принес вино?
– Принес, – в который раз подивился Мустафа прозорливости старика, который, казалось, видит сквозь каменные стены. Впрочем, ничего удивительного в том не было: Мустафа всегда появлялся около его жилища с заветным кувшином красного или белого.
– Так заходи, чего встал на пороге? И дай мне поскорее вина!
– Вот, возьмите.
Мустафа вступил под свод кельи добровольного отшельника и протянул Шарифу кувшин.
– Вино! – выхватил старик небольшой шершавый сосуд из рук главаря и прижал его прохладный бок к щеке. – О как давно не ощущал я дивного аромата спелого винограда, напоенного ласковым солнцем, чьи лучи влились в его сочную янтарную мякоть…
– Это красное, Хашим-ако, – подсказал Мустафа.
– Сочную рубиновую мякоть… – поправился старик. – Впрочем, какая разница. Меньше слов – больше дела.
Он поспешно откупорил кувшин, выдернув пробку двумя оставшимися зубами, и припал губами к узкому горлышку. Острый кадык заходил на его дряблой морщинистой шее. Мустафа терпеливо ждал. Вино, глухо булькая, убывало. Наконец Хашим утолил жажду, оторвался от кувшина и поболтал его, вслушиваясь в звук.
– Ровно треть, – заключил он и опустил кувшин, сжав его сухими ладонями. – Чего же ты хочешь, лопоухий Мустафа, за кувшин вина?
– Во-первых, я хочу, чтобы вы перестали называть меня лопоухим! – раздраженно произнес Мустафа.
– Но разве ты не лопоух?
– Возможно, но мне не нравится, когда говорят о моих ушах!
– Как знаешь, – пожал острыми плечами старик. – Хотя, на мой взгляд, ты мог бы ими гордиться. Хорошие уши.
– Я пришел