Пункт договора об общих действиях против всякого нарушителя мира остался, конечно, и в Монгольской империи такой же мертвой буквой, каким он был всегда, и раньше, и после. Мы увидим в следующей лекции, что первая половина XIV века была для Туркестана временем еще более ожесточенных междоусобий и еще большего культурного упадка.
Лекция XI
Мы не располагаем, к сожалению, ни одним среднеазиатским источником, где бы говорилось о восстановлении мира между монгольскими государствами и о его нарушении. Джемаль Карши, сведения которого доходят до весны 1303 года, ничего не знает о договоре; им только высказывается убеждение, что «наши хаканы» располагают достаточной военной силой для отражения всех попыток Тэмура (внука Хубилая) и его потомков завоевать города Средней Азии. Тот же автор еще называет Туву «крепким столпом» державы Чапара; очевидно, эти слова написаны еще до происшедшей в 1305–1306 годах войны между этими ханами.
Об этой войне и дальнейших событиях, как почти обо всем, что происходило в мусульманской Средней Азии до начала XIV века, мы располагаем только источниками, написанными в Персии. По этим известиям, столкновение произошло между царевичами домов Угэдэя и Чагатая, между Самаркандом и Ходжентом; Тува отправил послов к Чапару, объяснил столкновение «легкомыслием юношей» и предложил прекратить военные действия, а для разбора причин столкновения созвать третейский суд в Ташкенте. Чапар согласился, но чгатайские царевичи скоро нарушили это перемирие, вероятно, не без согласия Тувы, хотя сам он не выступал. Кроме Мавераннахра, были произведены грабежи на Таласе. В это время войско Тэмура напало на пограничные посты Чапара у Иртыша и Алтая; при этом определенно говорится, что эти войска призвал Тува. Покинутый почти всеми, Чапар всего с 300 всадниками пришел к Туве и подчинился ему; таким образом, восстановилось преобладание в Средней Азии дома Чагатая. Междоусобия продолжались еще некоторое время, до курултая, созванного летом 1309 года царевичем Кебеком[184], сыном Тувы (Тува умер еще в 1306 году). Почти все царевичи дома Угэдэя частью ушли, частью лишились своих владений; из всех сыновей Хайду только один, Шах, сохранил особую тысячу и особый юрт.
С этим междоусобиями персидский историк Вассаф[185]связывает полный упадок земледелия и торговли в Мавераннахре и Туркестане. В Мавераннахре культурные традиции были настолько продолжительны, что о полном исчезновении городов и земледельческих поселков не могло быть и речи, но в более северных областях постепенно установилось то положение, о котором говорит арабский автор Омари[186], писавший со слов человека, бывшего в Туркестане: «В Туркестане теперь можно найти только развалины, более или менее хорошо сохранившиеся. Издали видишь хорошо построенное селение, окрестности которого покрыты цветущей зеленью. Приближаешься к нему в надежде встретить жителей, но находишь дома совершенно пустыми. Все жители страны — кочевники и нисколько не занимаются земледелием».
Курултай 1309 года не прекратил бедствий Туркестана. Ханом был провозглашен старший брат Кебека, Эсен-Бука[187] (первая часть имени — монгольское слово); при нем Туркестан подвергся нашествию монгольских войск из Китая; местность по Кобуку и притокам Верхнего Иртыша тогда была пограничной областью государства великого хана; войска, вторгшиеся оттуда в чагатайские владения, разграбили ставки Эсен-Буки, зимнюю (около Иссык-Куля) и летнюю (около Таласа). Из рассказа анонимного историка начала XV века можно заключить, что грабежи производились не только войсками врагов, но и войсками самого чагатайского хана. По этому рассказу, Эсен-Бука и Кебек выступили со своими войсками против врагов, вторгшихся со стороны Кара-Ходжа; Эсен-Бука шел из Кашгара, Кебек — из Алмалыка. Первый опустошал местности на своем пути в расчете, что таким образом в случае поражения врагу ничего не достанется, а в случае победы можно будет легко все восстановить. Кебек, наоборот, заботился о поддержке благосостояния областей, через которые проходил, чтобы в случае победы население враждебного государства под влиянием слухов о его справедливости легче перешло на его сторону, а в случае поражения его собственные подданные были на его стороне и облегчили ему отступление. Эсен-Бука был разбит, вследствие чего и Кебек должен был отступить. Во время отступления войско Эсен-Буки терпело большие бедствия и было вынуждено есть своих коней, тогда как войско Кебека везде находило все необходимое.
Преемником Эсен-Буки был Кебек (1318–1326), царствование которого, по-видимому, имеет большое значение в истории постепенного подчинения среднеазиатских монгольских ханов мусульманской культуре. Подобно своим предшественникам, Кебек оставался язычником, но переселился в Мавераннахр, даже в южную часть его, и построил для себя дворец на расстоянии двух с половиной фарсахов, то есть около 15 верст, от города Нахшеба, по нижнему течению Кашкадарьи. В смысле «дворец» монголами, даже в самой Монголии, употреблялось слово карши, и авторы того времени называют это слово монгольским, хотя оно встречается уже в «Кутадгу билик» и у Махмуда Кашгарского, причем последний даже не говорит, употреблялось ли оно только восточными тюрками или также западными. Тюрки, по-видимому, заимствовали его из языка коренного населения Китайского Туркестана. По этому дворцу город Нахшеб получил название Карши, сохраненное им и до сих пор, хотя местоположение нынешнего города не соответствует местоположению ни Нахшеба домонгольского периода, ни города XIV века. Таким образом, и в Туркестане мы видим пример обычного в Монгольской империи перенесения названия ханского дворца на город.
Другим нововведением Кебека была чеканка монеты с именем хана; как и в Персии, чеканились серебряные монеты большие и малые, динары и дирхемы, причем динар равнялся шести дирхемам. Монеты по-прежнему чеканились в больших торговых городах Мавераннахра, Бухаре, Самарканде, Отраре, Термезе. По имени Кебека эти монеты и потом назывались «кебеки», и с этим словом иногда ошибочно сближали русское «копейка». Были примеры чеканки, как в Золотой Орде, анонимной монеты с тюркской надписью кутлуг болсун, но уйгурскими буквами. Насколько известно, нет примера употребления на монетах чагатайских ханов монгольских слов; тем более удивительно, что впоследствии мы на некоторых монетах Тимура встречаем написанные арабскими буквами монгольские слова угеману — «мое слово».
Переселение в Мавераннахр и постройка дворца не означали отказа от кочевой жизни; западная часть долины Каш-кадарьи привлекала кочевников, преимущественно в летнее время, еще со времени Чингисхана, который провел там лето 1220 года. Еще больше, чем Кебек, усвоил мусульманскую культуру его брат Тармаширин[188], принявший ислам; но и Тармаширин даже зимой принимал путешественника Ибн Баттуту в шатре.
Нет никаких указаний на то, чтобы чагатайские ханы того времени знали монгольский язык. Ибн Баттута представляет себе Кебека говорившим по-тюркски; Тармаширин встретил Ибн Баттуту приветствием по-тюркски. Духовный руководитель хана, имам Хусам ад-дин аль-Яги, говорил по-персидски, но хан каждый день после ранней утренней молитвы до восхода солнца произносил зикр[189] по-тюркски. Некоторые тюркские термины, приведенные у Ибн Баттуты, перешли в монгольский язык из уйгурского и употреблялись во всех монгольских государствах, например термин ал тамга (в Персии иногда сокращенно ал) — «алая печать»; хранитель печати заведовал всем письменным делопроизводством и знал, по-видимому, и арабский язык, так как служил для Ибн Баттуты переводчиком. Интересно, что Ибн Баттута употребляет тюркское той («пир») в смысле курултай. По словам Ибн Баттуты, той был ежегодно устраивавшимся собранием, куда приходили потомки Чингисхана, эмиры, знатные женщины и начальники войск. В это время той не созывался, что было одним из тех обвинений, которыми оправдывалось восстание против Тармаширина.
По словам Омари, принятие ислама Тармаширином содействовало оживлению торговых сношений между Мавераннахром и другими мусульманскими областями; но тот же факт увеличил отчуждение между Мавераннахром и восточными областями чагатайских владений. По словам Ибн Баттуты, существовал обычай, по которому хан раз в год ездил на восток, в области, пограничные с Китаем, где был Алмалык, все еще считавшийся столичным городом; между тем Тармаширин четыре года кряду оставался в областях, смежных с Хорасаном. Тармаширин отнюдь не отказывался от войн с мусульманскими государствами из преданности исламу; в самом начале своего царствования, в 1326 году, он совершил неудачный поход на Хорасан, после чего персидские монголы взяли и разграбили Газну; в 1329 году он вторгся в мусульманскую Индию и дошел почти до Дели. Но во внутреннем управлении он, как видно из приведенных выше слов Ибн Баттуты, был нарушителем монгольского обычного права (ясака) даже независимо от принятия им ислама. Нарушителем ясака называет Тармаширина и мусульманский анонимный автор начала XV века, хорошо знавший степные предания.