религией, походил более на римского язычника, чем на католика, презрительно смотрел, с высоты своего олимпийского величия, на все богословские споры и распри, как на детские забавы, и был озабочен лишь тем, как можно было бы искуснее пролавировать между двумя боровшимися друг с другом государствами или, вернее, домами Габсбургов и Валуа, без ущерба для светских интересов папского престола. С откровенностью, которая нас теперь поражает, папа Лев X выразился однажды: «Как много пользы принесла нам басня о Христе, общеизвестно». И вот ему был предложен для решения вопрос, содержится ли в «Глазном зерцале» Рейхлина ересь и чрезмерное покровительство евреям. Лев, который занимал папский престол как раз в то время, когда богословские вопросы угрожали пожаром всей Европе, понимал, однако, в них меньше, чем его повар. Все зависело от того, в каком свете ему будет представлен этот спор между Рейхлиным и доминиканцами. Поэтому Рейхлин и просил лейб-медика, Боне де Лат, в виду того, что последний всегда вращается в папских покоях, и ему препоручено «тело его святейшества», настроить Льва X в пользу того, чтобы следствие по его делу было произведено не в Кельне или по близости; ибо в этом случае его дело было бы потеряно. Рейхлин сообщил ему о ходе дела, рассказал, как Пфеферкорн и кельнские доминиканцы устроили зоговор против Талмуда и евреев и как лишь его чрезвычайные усилия до сих пор спасли Талмуд от сожжения. Если бы в руки доминиканцев попалось это письмо, то они могли бы неопровержимо доказать расположение Рейхлина к евреям; ибо в этом письме было много такого, что Рейхлин публично отрицал.
Понятно, что Боне де Лат воспользовался всем своим влиянием на папу, чтобы расположить его в пользу Рейхлина. Вероятно, его усердию и следует приписать то, что Лев тотчас же (уже 21 ноября 1513 года) поручил епископам Шпейера и Вормса сообща или в отдельности расследовать спор между Рейхлиным и Гохстратеном лично или с помощью назначенных судей и, независимо от всякого иного трибунала, вынести приговор, которому осужденная сторона обязана беспрекословно подчиниться. Епископ Вормса, Далберг, который находился с Рейхлиным в дружеских отношениях, не хотел принять это поручение. И молодой епископ Шпейера, Георг, пфальцграф и герцог Баварии, назначил двух судей, Томаса из Трухзеса и фон-Швалбаха, которые и пригласили обе стороны явиться в течение месяца (20 декабря) в Шпейер. Рейхлин, сопровождаемый своим представителем и другими друзьями, явился в назначенный день. Напротив, Гохстратен, рассчитывая на силу доминиканцев, не явился и не прислал своего представителя с формальными полномочиями. Он таким образом открыто выразил свое презрение к суду, епископу и даже к самому папе. Однако судьи не повели процесса с надлежащей энергией, быть может, опасаясь мести со стороны доминиканцев. Таким образом, процесс длился целых четверть года (от января до апреля 1514 года). Кельнские доминиканцы осмелились даже, на основании майнцского приговора (хотя последний не был опубликован и был уничтожен главным комиссаром), публично сжечь в Кельне «Глазное зерцало» Рейхлина (10 февраля), точно для издевательства над шпейерским трибуналом, установленным самим папой. Эта банда чувствовала, по-видимому, непреодолимую потребность в кострах и огне. Гохстратен позже оправдывался тем, что приказ исходил будто не от него, а от другого инквизитора). Кельнские доминиканцы в своей наглости пошли еще дальше. Они поручили наглому Пфеферкорну вывесить в зале суда в Шпейере, на глазах судей, кельнский приговор о «Глазном зерцале», и Рейхлину и его представителю лишь с большим трудом удалось добиться того, чтобы суд сделал выговор этому нахалу. Вообще Рейхлину стоило огромных усилий побудить судей вынести, наконец, приговор и тем закончить этот, столь растянувшийся, процесс. И лишь после того, как он опубликовал два немецких сочинения о самом споре и о ходе процесса, епископ Шпейера, наконец, смилостивился и вынес приговор, весьма благоприятный для Рейхлина: «Глазное зерцало» не содержит ни заблуждений, ни ереси, даже не «отдает ересью» и не покровительствует чрезмерно евреям: следовательно, Гохстратен оклеветал автора, и потому ему следует воспретить впредь касаться этого вопроса: это сочинение может быть читаемо всяким и печатаемо; Гохстратен же присужден к уплате в установленный законом срок судебных издержек (111 рейнских золотых гульденов); в противном случае он подвергается сначала легкому, а, при дальнейшем непослушании, тяжкому отлучению.
Кельнские доминиканцы скрежетали зубами, бесились и проклинали этот, столь позорный для них, исход процесса, но и не помышляли о том, чтобы подчиниться приговору папского представителя. Монахи-проповедники, несмотря на это, публично сожгли «Глазное зерцало» в Нюрнберге. При тогдашней разорванности Германии было вообще весьма трудно привести в исполнение приговор судьи; доминиканцы тем меньше придавали значения приговору шпейерского суда, что этот приговор был для них весьма неблагоприятен. Они осмеивали постановление епископа Шпейера, говоря, что оно исходит от глупого мальчишки. Наглый Пфеферкорн сорвал приговор, вывешенный в Кельне. Гохстратен внесудебным порядком (extrajudicialiter), т. е. даже не заявив об этом епископу Шпейера, являвшемуся представителем папы, апеллировал к последнему, несмотря на то, что раньше он отвергнул такую апелляцию. Свои надежды все же выиграть процесс против Рейхлина и добиться признания «Глазного зерцала» ересью он основывал на продажности лиц, близких к папскому престолу. «В Риме можно все иметь за деньги», говорил он открыто, «Рейхлин беден, а доминиканцы богаты, поэтому право будет попрано деньгами. Гохстратен мог также рассчитывать на своих единомышленников среди кардиналов, которые, столь же ревностно ратуя против всякой свободной науки, как и он, были бы в состоянии так долго оттягивать процесс, что у Рейхлина не хватило бы состояния для покрытия всех расходов по тяжбе. Кроме того доминиканцы рассчитывали на то, что им удастся добиться от некоторых университетов, особенно от задававшего тон парижского факультета, осуждения «Глазного зерцала» и тем оказать давление на папскую курию. Все доминиканцы, фомисты и мракобесы в Германии и вне её действовали сообща, чтобы нанести поражение Рейхлину.
Но эти усилия доминиканцев вызвали только то, что все друзья свободной науки, все враги схоластики, одурачиванья народа и церковного богословия, одним словом гуманисты, воспрянули духом и соединились для общей борьбы. В западной Европе образовался чуть ли не орден гуманистов, партия рейхлинистов (exercitus Reuchlinistarum), все члены коей, точно по молчаливому соглашению, помогали друг другу и Рейхлину. «Один поддерживал другого и говорил товарищу: не унывай; все мы, борющиеся под знаменем Паллады, преданы Рейхлину не менее, чем солдаты императору». Это был прямо таки союз, все члены коего вербовали новых приверженцев для поддержки Рейхлина. Даже в маленьком городке, Элее, в Силезии был один гуманист, который с гордостью называл себя рейхлинистом. Таким образом свирепая вражда к