не пострадали от несправедливости и насилия; «я знаю, что моим противникам не понравился мой взгляд на евреев, как на наших сограждан; так пусть же они еще более вознегодуют и прогневаются, а я скажу, что евреи — наши братья, да, братья Арнольда, братья кельнских лже-богословов, не потому, что они дети одного и того же Творца, а потому, что они происходят от одного и того же праотца: того же взгляда были и некоторые отцы церкви».
Точно ударами молота Рейхлин сокрушает затем Арнольда за его искажение библейских текстов. Библейский стих: «Ворожеи не оставляй в живых» Арнольд передал в такой форме: «преступника не оставляй в живых на земле» и вывел отсюда гнусное заключение: «так как евреи провинились во многих преступлениях, ереси, кощунстве и поношении Христа, церкви и Священного писания, то мы не должны допускать, чтобы в каком либо уголке земли они остались в живых». «Это, слова непристойные богослову, это недостойный священник, жаждущий человеческой крови», — восклицает Рейхлин.
Пфеферкорн и Арнольд из Тонгерна указывали на то, что, в одном из своих прежних посланий, Рейхлин сам отозвался враждебно о евреях. Это противоречие Рейхлин пытается устранить логическими софизмами, но в конце концов сознается, что он тогда совершил несправедливость. Вообще, со времени открытого объявления войны против доминиканцев, он энергично защищал евреев. Указанию врагов еврейства, что евреи молятся о падении римско-германской империи, Рейхлин противопоставляет слова одного талмудиста: «Молитесь о благе империи». Затем он продолжает: «Почему клеветник приводит, в качестве свидетелей, крещеных евреев, своих же соучастников? Могу ли я верить им. которые против меня сплели очевидную ложь? Если они так поступают со мной, христианином, то как же они поступают с евреями?» В заключение он ставит своему клеветнику памятник с надписью: «Арнольд из Тонгерна, клеветник и подделыватель». Рейхлин лично передал свое защитительное сочинение императору (в июне 1513 г.), который принял его весьма милостиво.
Это защитительное сочинение Рейхлина, которое скоро было напечатано и распространено, было первым сильным и метким ударом великана в одну из голов ядовитой гидры, и этот удар эхом отозвался во всей христианской Европе. Так раздразнить, истоптать и изранить могущественных доминиканцев, этих змей, пред которыми трепетали императоры и папы, в одной из их самых опасных пещер — это было актом героизма, который вызвал одобрение и преклонение в самых разнообразных слоях: среди гуманистов и мирян, среди высшего и низшего духовенства, которое неохотно терпело от деспотизма монахов-проповедников, среди других орденов, которые были оттеснены доминиканцами на задний план, наконец, среди придворных кругов, планы коих часто расстраивались вследствие нестерпимого вмешательства доминиканцев. Это цицероновское красноречие, это глубоко прочувствованное и стихийно прорвавшееся негодование, эта ирония — словом, все, даже кажущиеся нам излишним балластом ученые ссылки на классическую, библейскую и церковную литературы и каламбуры в духе того времени, все в этом сочинении произвело тем более глубокое впечатление, что Рейхлин не был забиякой, а был всем известен, как спокойный, кроткий и миролюбивый человек. Гуманисты были в восторге от мужественного выступления Рейхлина против мракобесов. И только малодушные среди них упрекали Рейхлина за его резкость и грубость. Рейхлин возразил им весьма правильно, что скорее можно с философским спокойствием встретить смерть, чем перенести оскорбление чести.
Война между Рейхлиным и доминиканцами возгорелась тогда лини, с пущей силой. Император Максимилиан, к коему обе партии обратились со своими писаниями, не был в состоянии разрешить спор. В этом деле он проявил чрезвычайную слабость духа и несамостоятельность. Смотря по тому, кто нашептывал ему на ухо: его ли духовник или один из его тайных секретарей-гуманистов, он то писал Рейхлину, что защитит его от высокомерных нападок со стороны кельнских доминиканцев, то издал указ об изъятии из обращения «защиты» Рейхлина. Наконец, он приказал молчать обеим сторонам (июнь 1513 г.): но спорящих уже нельзя было более умиротворить. Доминиканцы не могли принять нанесенные им удары с христианским смирением: дело шло обо всем их влиянии или существовании. Они все готовились к великой мести: но все больше запутывались в своих же сетях, вызывая к себе и всему католичеству всеобщее презрение.
До того времени главный виновник всей этой кутерьмы, ядовитый и злобный преследователь еретиков, Яков Гохстратен, держался на заднем плане и постепенно посылал в огонь свои креатуры, сперва Пфеферкорна, затем Ортуина Грация и Арнольда из Тонгерна. Теперь он сам выступил на первый план, столь бесстыдно и нагло, как будто все духовенство и остальное человечество должно было подчиниться ему и, по первому движению его бровей, пасть ниц пред ним, как будто он имел право топтать ногами законы и традиции. Чтобы насильно спасти ослабевшее влияние ордена, все доминиканцы должны были сплотиться и все усилия направить к тому, чтобы добиться осуждения Рейхлина и Талмуда.
Необдуманность всего поведения императора в этом деле сказалась и в его указе, приказавшем молчать обеим спорящим сторонам, ибо в указе были названы Рейхлин сводной стороны. Пфеферкорн и Арнольд из Тонгерна с другой. Этим дана была сотоварищам последних возможность открыто затрагивать и даже обвинять Рейхлина под другим именем. Рейхлин справедливо опасался, что кельнские доминиканцы, пользуясь этой неопределенностью, не оставят его в покое. Поэтому он умолял воспитателя и советника при дворе курфюрста Фридриха Саксонского побудить последнего повлиять на императора в смысле приказания прекратить спор всем без исключения. Это его желание не исполнилось, и наступило то, чего он опасался. Его стали еще более преследовать.
Внезапно Гохстратен, получив якобы соответственное уполномочие оть начальника ордена, обнародовал (15 сентября 1513 года), в» качестве инквизитора, послание к Рейхлину, в коем предлагал ему в течение шести дней явиться в Майнц в 8 часов утра, чтобы предстать пред судом но обвинению в покровительстве евреям» и склонности к ереси. Он не имел никакой инквизиционной силы над Рейхлиным, так как последний принадлежал к епископству Констанца. Его приглашение кроме того не соблюло требуемых формальностей и к тому же было составлено в оскорбительном тоне, на «ты», как будто Рейхлин был уже уличенным и преданным проклятию еретиком, относительно коего не обязательно соблюдать приличия. Рейхлин мог бы игнорировать это приглашение, ибо оно было во всех отношениях противозаконно. Тем не менее, он, не имея возможности, в виду преклонных лет и слабости, самому явиться в Майнц, прислал чуда своего доверенного, чтобы протестовать против насильственного акта. В назначенный день (20 сентября) в Майнц прибыл Гохстратен с толпой доминиканцев, выбрал, по собственному произволу, из числа своих единомышленников судейскую комиссию, открыл заседание и выступил против Рейхлина, соединяя в своем лице и обвинителя, и