В то время как механизм управления страной с трудом справлялся с перегрузками, а после экономического кризиса 2008–2009 годов проблемы лишь усугубились, «виртуальная политика» в период президентства Медведева перешла на новый уровень манипуляций – на смену виртуальному «закручиванию гаек» пришла столь же виртуальная «оттепель». Публичные заявления главы государства о либерализации («свобода лучше несвободы» и т. д.) по большей части носили характер маскировки, призванной скрыть такие шаги режима, как внесение изменений в конституцию страны, продлевавших срок полномочий президента и Государственной Думы до 6 и 5 лет соответственно. На деле политическая либерализация оказалась лишь косметической правкой существующих «правил игры» (например, снижение барьера регистрации политических партий с 50 до 45 тысяч членов). Тем не менее даже дискурсивная (то есть «бла-бла-бла») либерализация режима имела и ряд побочных эффектов, которые вели к непреднамеренным завышенным ожиданиям как у части элит (заинтересованных в том, чтобы эти слова воплощались в дела) [193] , так и у немалой части общества, а также к расширению свободы самовыражения, которая ранее во многом сдерживалась самоцензурой.
Риторика властей стимулировала нарастание спроса на либерализацию, верховенство права и повышение качества управления, но сами власти при этом не заботились о воплощении соответствующих лозунгов в жизнь, тем самым превращая их в «потемкинскую деревню», в украшение фасада, призванное скрыть авторитаризм, произвол и коррупцию. В результате в стране углублялся разрыв между общественным спросом и государственным предложением – хотя общество предъявляло все больший спрос на перемены, власти предлагали сохранение политического статус-кво. Этот разрыв повышал риски нелояльности, которые в полной мере проявились в ходе думского голосования в декабре 2011 года.
Виртуальная «оттепель» сопровождалась и другими непредвиденными последствиями. Прежде всего, власти, добившись политической монополии и более или менее успешно кооптировав «системные» партии в качестве лояльных попутчиков режима, предоставили «несистемную» оппозицию самой себе, по-видимому, полагая, что она уже не выйдет за пределы отведенного ей «гетто». Действительно, все попытки создания новых партий успешно пресекались на стадии регистрации, полиция без труда разгоняла малочисленные акции политического протеста, а отдельные оппозиционные деятели часто подвергались дискредитации (а порой дискредитировали себя сами). Однако в период президентства Медведева ситуация стала меняться одновременно по нескольким направлениям. С одной стороны, в стране спонтанно возникали новые общественные движения, выступавшие с требованиями защиты прав граждан от произвола со стороны чиновников [194] . Шла ли речь об охране природы (движение в защиту Химкинского леса), защите исторического и культурного наследия (борьба против башни «Газпром-сити» в Санкт-Петербурге) или же о нарушении правил дорожного движения высокими чиновниками («Синие ведерки») – во всех случаях основной линией конфликта на тех или иных аренах было противостояние гражданского общества и авторитарного государства. При этом «новая общественность», хотя и избегала политизации своих требований (отдавая себе отчет в том, что открытый политический конфликт с властями не поможет ей добиться целей, а лишь затруднит их достижение), тем не менее, она становилась потенциальным резервом мобилизации со стороны оппозиции и своего рода «школой» общественного участия граждан [195] .
С другой стороны, с течением времени в лагере противников режима начался процесс смены поколений. Не секрет, что значительная часть российской оппозиции 2000-х годов наиболее точно характеризовалась презрительным эпитетом демшиза. В ее рядах было немало маргинальных и подчас даже не вполне адекватных персонажей, неспособных к созидательной политической деятельности и не имевших шансы на обретение поддержки обществом даже в случае конкурентного политического режима. Более того, в условиях российского электорального авторитаризма 2000-х годов даже прежние представители истеблишмента, оказавшись в оппозиции, переживали стремительную маргинализацию, порой растрачивая свой политический и профессиональный капитал почти до полного нуля (примерами могут служить Михаил Касьянов или Борис Немцов). Но постепенно на смену лидерам, пришедшим в общественную жизнь в эпоху перестройки, выдвигались те, кто сформировались и как личности, и как публичные деятели в 2000-е годы. Если первые воспринимали текущую ситуацию в стране по большей части как продолжение прежних политических баталий (подчас утративших былую актуальность), а общество справедливо или нет, но ассоциировало их имена с периодом «лихих 90-х», то вторые не без основания претендовали на то, чтобы сделать политическую карьеру уже в новых условиях. По сравнению со своими предшественниками молодые оппозиционеры (от Сергея Удальцова до Ильи Яшина и Владимира Милова) проявляли не только более высокую склонность к риску, но и более высокую готовность к объединению различных сегментов оппозиции по принципу «негативного консенсуса» против статус-кво. Самым ярким проявлением обеих указанных тенденций стал феномен Алексея Навального, который успешно «раскрутил» громкую антикоррупционную кампанию в Интернете, стал заметной публичной фигурой и позиционировал себя одновременно как либерал и националист – немыслимое сочетание для прежнего поколения оппозиционеров.
Нельзя сказать, чтобы Кремль не замечал этих тенденций в стане своих противников, но противодействие новым явлениям было ориентировано на прежние реалии и велось прежними методами. Главным ограничением для властей здесь был курс на виртуальную «оттепель» – по мере расширения разнообразных движений и групп властям становилось все труднее перейти от «виртуальной политики» к реальному насилию. Иными словами, «оттепель» увеличивала издержки, связанные с подавлением противников режима [196] . Хотя в 2008–2011 годах власти по-прежнему неукоснительно пресекали протестные акции политического характера, но к публичной критике режима они относились более терпимо, вероятно, рассчитывая на эффект «выпускания пара». Прокремлевские молодежные движения, такие как «Наши» и др., призванные противостоять «цветным революциям», со временем превращались во все более бесполезных и алчных соискателей политической ренты и становились объектом насмешек со стороны оппозиции. Когда в некоторых случаях власть шла на уступки общественности по частным вопросам (например, отменив решение о строительстве башни «Газпром-сити»), это повышало ставки для активистов общественных движений, побуждая их выйти за рамки локального протеста. Но и жесткий отказ властей удовлетворить требования «новой общественности» лишь способствовал ее политизации, подталкивая активистов в объятия оппозиции. Попытки публичной дискредитации отдельных оппозиционеров (вместо жесткого силового подавления и/или запугивания критиков режима, ряды которых расширялись) били «мимо цели» – власти по-прежнему пытались использовать против своих противников компромат [197] там, где, возможно, им помогли бы заказные убийства. Немало преуспев в превентивной борьбе с мифической «оранжевой угрозой» в преддверии 2007–2008 годов, Кремль оказался не готов накануне 2011 года подавить в зародыше потенциал будущей протестной мобилизации, пока он еще не превратился в ключевой фактор политического процесса.
Образно говоря, накануне кампании 2011–2012 годов российские власти по преимуществу заботились об украшении виртуального фасада «потемкинской деревни», не придавая достаточного значения тому, что в скрывавшейся за ним железобетонно-серой стене режима образуются все новые трещины. Видимо, расчет строился на том, что в ходе «обратной замены» в правящем «тандеме» демонтаж «потемкинской деревни» произойдет сам собой. Однако этот расчет не учитывал, что «потемкинская деревня» была населена гражданами страны, «демонтировать» которых вместе с «фасадом» (например, посредством массовых репрессий) власти полагали слишком рискованным предприятием, а убедить их по доброй воле переселиться за глухую серую стену (например, посредством покупки лояльности) – слишком дорогим и не таким уж обязательным средством. Таким образом, сочетание позитивных и негативных стимулов к массовому участию оказалось очевидно не сбалансировано.
Иными словами, российские власти пускали в действие «кнут» слишком селективно и слишком неэффективно, в то время как сладкие «пряники», которых (на фоне запредельной коррупции) и без того не хватало на всех, оставались по большей части виртуальными и не доставались гражданам страны в достаточной мере. Пагубная самонадеянность правящей группы была наказана итогами думского голосования 4 декабря 2011 года.