Поражение электорального авторитаризма в России в декабре 2011 года может служить показательным примером такого рода. Действительно, с одной стороны, в 2000-е годы российские лидеры приложили немало усилий для закрепления политической монополии, опираясь при этом на иерархию государственного аппарата («вертикаль власти») и на доминирующую партию («Единая Россия») и ограждая внутреннюю политику страны от «тлетворного влияния Запада». С другой стороны, систематические действия властей, направленные на маргинализацию оппозиции, загнали ее в политическое «гетто». Искусно проведенное разделение оппозиционеров на «чистых» («системные» партии, официально зарегистрированные, но находящиеся под косвенным контролем со стороны Кремля) и «нечистых» («внесистемная» оппозиция, исключенная из политического процесса) еще более ослабляло разрозненные сегменты оппозиции.
Оказалось, однако, что сильная сторона конфликта – режим – была недостаточно сплочена и монолитна, ожидания лидеров режима строились ретроспективно и не учитывали изменений политического спроса, соотношение «кнута» и «пряника», которое режим предлагал своим согражданам, оказалось недостаточно сбалансировано, наконец, тактика думской кампании 2011 года была плохо продумана. В то же время кампания открыла «окно возможностей» (скорее, «форточку»), и через него начали проникать новые фигуры, которые привнесли ряд неожиданных для властей эффектов. Реакция властей на эти шаги не всегда оказывалась адекватной, и в результате режим с каждым шагом нес все более сильные и ощутимые потери, прежние методы уже не обеспечивали контроль над политическим процессом в стране, а уровень массовой поддержки статус-кво снижался. Оппозиции же удалось не только выйти из «гетто», но и даже, перехватив инициативу, продемонстрировать способность к кооперации друг с другом и к мобилизации масс против режима. Хотя эти шаги и не привели к смене режима, но создали для него серьезные угрозы и вынудили к смене тактики, в конце концов, позволившей режиму достичь требуемого результата. Вновь обратимся к футбольной метафоре: более сильная команда сама создала голевую ситуацию у своих ворот, но более слабая сторона все же не смогла забить мяч в сетку. В итоге, более сильная команда перешла в контратаку и смогла удержать счет игры в свою пользу. Хотя еще рано делать выводы о том, как сложатся следующие матчи, но, по крайней мере, уже не приходится говорить о безусловном одностороннем преимуществе на поле сильных над слабыми. Для того чтобы понять, почему и как стал возможен этот результат, необходимо рассмотреть те шаги, которые предприняли режим и оппозиция в России в период президентства Дмитрия Медведева, их действия накануне и в ходе электорального цикла 2011–2012 годов, а также выявить те возможности и ограничения, которые определяют их шаги сегодня.
Авторитарная «модернизация»: утраченные иллюзии
Преемственность лидеров является «ахиллесовой пятой» многих авторитарных режимов в мире, в том числе и на постсоветском пространстве. Лишь немногим правителям удается безболезненно осуществить династическое наследование власти (примером может служить Азербайджан), в то время как в условиях электорального авторитаризма сам подбор «преемников» и обеспечение легитимации передачи власти создает риски и серьезные вызовы выживанию соответствующего режима (как произошло в случае украинской «оранжевой революции») [167] . С этой точки зрения, проведенная в 2007–2008 году замена Владимира Путина Дмитрием Медведевым на посту президента России, казалось бы, заслуживала «пятерки с плюсом» на гипотетическом экзамене для диктаторов. Действительно, сценарий «обратной замены» Медведева на Путина в электоральном цикле 2011–2012 годов предполагался «по умолчанию», но имел непубличный характер, будучи частью той политической стратегии российских властей, которую Эндрю Уилсон называл «виртуальной политикой» [168] . В рамках этой стратегии главным инструментом доминирования правящих групп являлись информационные манипуляции в сочетании с покупкой лояльности элит и масс. Между тем, именно высокие издержки «обратной замены» как раз и оказались той стрелой, которая попала в «ахиллесову пяту» режима через четыре года после первой стадии операции «преемник».
Действительно, российский режим, как при Путине, так и при Медведеве, отличался низкой репрессивностью по отношению к политическим противникам (если речь не шла о «точечных» расправах из-за личной вражды и/или в целях захвата бизнеса, как в случае с Ходорковским) [169] . Вместо этого в 2000-е годы власти последовательно и систематически превращали оппозицию в «вымирающий вид» посредством выстраивания высоких входных барьеров на политическом рынке, умелого использования тактики «разделяй и властвуй», кооптации в качестве «попутчиков» режима одних политиков и исключения из истеблишмента других [170] . Почти безраздельное доминирование Кремля в ведущих СМИ на фоне высокой поддержки статус-кво в общественном мнении облегчало режиму решение этих задач. Хотя операция «преемник» в ходе электорального цикла 2007–2008 годов сопровождалась злоупотреблениями в ходе подсчета голосов и жестким давлением на противников режима в духе «закручивания гаек», ее политические итоги не встретили сколь-нибудь заметного сопротивления в обществе (более того, в ряде исследований было зафиксировано, что избиратели скорее склонны оценивать выборы как «честные» и «справедливые») [171] . Но почему через четыре года немалая часть тех же избирателей взбунтовалась против статус-кво?
Для ответа на этот вопрос следует переосмыслить тот механизм власти и управления в России, который сложился в 2008–2011 годах и получил название правящий тандем. Суть его сводилась к тому, что президент Медведев, будучи по факту не более чем ставленником и марионеткой Путина, выступал в роли «доброго следователя» – либерала и реформатора, призванного инициировать прогрессивные преобразования в стране, в то время как на ушедшего на время в тень «злого следователя» Путина ложились тяготы оперативного управления страной. Теоретически, такая схема могла бы работать более или менее эффективно лишь при условии, если бы она была лишь исключительно манипулятивной. Но на деле разделение ролей между участниками тандема оказалось нечетким, сигналы, которые они посылали элитам и обществу, – непоследовательными, а неопределенность в отношении планов «тандема» в преддверии выборов 2011–2012 годов порождала неуверенность, нараставшую по мере их приближения.
Напротив, Медведев пытался публично презентовать себя не как марионетку Путина, а как самостоятельного политика, в ряде случаев стремясь публично демонстрировать автономию от старшего партнера. В результате аппарат управления оказался дезориентирован и, как часто бывает в ситуации «слуги двух господ», все чаще выходил из-под контроля политического руководства на фоне довольно непродуманной реакции Кремля – Медведев так и не смог наладить более или менее эффективный контроль даже над собственным аппаратом, будучи лишен возможностей подбора кадров по своему усмотрению и не имея права увольнять даже очевидно некомпетентных и/или проштрафившихся чиновников.
Если до 2007 года президентская администрация систематически инвестировала ресурсы и в организационное укрепление ЕР, и в упрочение иерархии «вертикали власти», то позднее ЕР окончательно приобрела черты электорального и законодательного придатка государственного аппарата, не обладавшего автономией от Кремля [172] , а «вертикаль власти» подверглась весьма серьезной кадровой чистке. Многие главы исполнительной власти регионов, в том числе и занимавшие свои посты на протяжении ряда лет политические «тяжеловесы», в ходе президентства Медведева лишились своих постов, уступив место чиновникам, зачастую не имевшим публичного политического опыта и/или не пользовавшихся авторитетом у региональных элит и у жителей вверенных им территорий. Наконец, «слабое звено» «вертикали власти» – выборные мэры городов – все чаще заменялись наемными управляющими (сити-менеджерами), раздражавшими как местные элиты, так и горожан. В итоге проблемы принципал-агентских отношений (Кремль – наниматель, губернаторы – наемные работники) усугублялись по принципу «хвост виляет собакой», а «вертикаль власти» превратилась в инструмент, который должен был в дни голосования обеспечивать требуемые Кремлем показатели лояльности электората, но при этом не был связан с решением проблем регионов и городов страны [173] . Неудивительно, что масштаб злоупотреблений на региональных выборах существенно возрос и не раз вызывал громкие скандалы, в то время как внутри «Единой России» нарастали конфликты, выплескивавшиеся в форме конкуренции кандидатов от «партии власти» на муниципальном уровне [174] .